– Обормотик такой же.

– Чего? – удивленно смотрит приятель.

– Котик‑бегемотик. Пока.

– Пока… – растерянно отзывается Виктор. И вдруг оживает. – Так я зайду… Вовка‑морковка.

Он радостно смеется, что рифму подобрал, в детстве у него это плохо получалось. Уходит, помахивая пижонской шапкой.

Лешка кричит ему вслед:

– У, пьянчужка.

– Он добрый, – встаю я на защиту человека из своего детства. – Просто слабохарактерный. А ты что, сильно пьяных не любишь?

– Еще любить их… За что? – совсем не по‑детски вздыхает Лешка.

Мама к нашему приходу сотворила Лешке рубашку из моей старой. Осталось только пуговицы пришить.

– Давай, я пришью, – мне тоже хочется сделать что‑нибудь хорошее для своего подопечного.

За этим занятием и застает меня Наташа.

– Так, голубчики, – говорит она, кровожадно посматривая на нас, – значит, вам хорошо, а на меня наплевать, да?

– Ой! – это я вгоняю иголку в палец.

Лешка растерянно смотрит то на меня, то на Наташу.

– Не бойся, Леша, я его не съем, – со вздохом говорит покинутая подруга, снимая пальто.

– Она меня не съест, – поспешно подтверждаю я.

Лешка опускает глаза и с независимым видом уходит на кухню.

Иголка почему‑то норовит пролезть мимо дырок в пуговицах. Ну, вредина. Просто смешно.

– Тебе помочь? – милостиво предлагает Наташа.

– Я сам!.. Ты не сердись, что не заходил. Тут такие дела с Лешкой…

– Ладно уж.

Хорошо смотреть в ее понимающие глаза. Обнять ее хочется.

На кухне грохнула табуретка, мы вздрогнули от неожиданности.

– Что‑то Лешка развоевался.

– Иди, иди.

Лешка сидит на краешке табуретки, нахохлившись.

– Эй, ты чего? – спрашиваю я. – Пойдем к нам.

– Не пойду.

– Вот те раз. Почему?

– Да ну… – брезгливо морщится Лешка. – У вас там любовь.

Меня разбирает такой смех, что без сил падаю на пол.

Прибегает Наташа. Мама подходит, мой лоб трогает. Я все равно не могу успокоиться.

– Не волнуйтесь, Анна Ивановна, – невозмутимо говорит Наташа. – Это с ним бывает.

Сердитый Лешка выскакивает в коридор. Настигаю его в дверях с пальто и шапкой в руках.

– Ты куда?

Лешка смотрит в пол. Поднимаю его голову, смотрю в обиженные глаза. Он отворачивается.

– Пойду я. Вдруг тетка пришла, волнуется.

– Ну, иди… – растерянно отвечаю я. Спохватываюсь. – А обед? Мама старается только ради тебя.

– Потом! – кричит Лешка на ходу.

– Через час чтобы был! Возвращаюсь к своим.

– Ушел? – тихо спрашивает Наташа.

Мама смотрит встревожено. А что я мог сделать? Силой не отпускать? Разве поймешь этого, в общем‑то незнакомого мальчишку.

– Я сказал ему к обеду вернуться, – оправдываюсь я. – Боится, что тетка его потеряет.

Мы все делаем вид, что это объяснение нас успокаивает.

– Обед‑то еще приготовить надо, – спохватывается мама. – Вы ж, наверное, умираете от голода.

Она хлопочет на кухне. Наташа вызывается помогать.

А мне что делать? Все меня бросили.

– Анна Ивановна, неужели этот тип вам не помогает? – ехидничает Наташа.

Мамы есть мамы. И моя, недовольно помолчав, защищает:

– Почему не помогает? Вот пуговицы к рубашке для Леши сам пришивает…

Вспоминаю колючую, непослушную иголку.

– Ой, мам, я лучше что‑нибудь другое сделаю.

Наташа смеется. Я пристраиваюсь рядом с ней чистить картошку. Картофелины скользят в руках, словно рыбешки.

Боевая подруга выговаривает негромко:

– Бессовестный! Все на маму свалил.

Я молчу. В самом деле, все хозяйство мама взяла на себя.

Может, жалеет мое время. А может, когда мы остались без Лешки, я снова стал для нее маленьким, нуждающимся в заботе. По полчаса мама может выговаривать, почему не надел шарф, плохо застегнул пальто. Даже старается погладить по голове, как малыша. Просто смешно… В старом доме нужно было колоть дрова, расчищать дорожки от снега, отводить весенние ручьи. Я чувствовал себя значительным человеком. Теперь вот занимайся дамским делом! И Наталья еще и хихикает. Нет, о чем‑то задумалась.