– Господин Фридо Мано. Управляющий слугами дворца Его Величества. Полагаю, господин Дарованный не обнаружил в своём столе письменные принадлежности, дабы не использовать не принадлежащий ему более голос.

Тиль криво ухмыльнулся.

– Я уж как-нибудь обойдусь. Писать, знаете, не научен.

За спиной давилась сухими рыданиями несчастная сумасшедшая женщина, и он отчего-то знал, что сдвинется с места, только если упадёт замертво. Пустоглазый склонил голову.

– Прискорбное обстоятельство, господин Дарованный. Его Величество будет уведомлён и распорядится о необходимых мерах. Прошу вас вернуться в покои.

Выразительный взгляд упал на ноги Тиля, и он заметил, что на полступни находится в коридоре. Ухмылка стала шире.

– А с каких пор, господин Макак-вас-там, кто-то, кроме Его Величества, имеет право отдавать Дарованному приказы? Мне помнится, с ним и заговаривать-то не всякому дозволено. Вы у нас что, королевской крови?

– Мой род не велик и не знатен, – равнодушно изрёк пустоглазый.

– В таком случае, может, это мне стоит уведомить Его Величество о некоем «прискорбном обстоятельстве»? – предположил Тиль. Роста, чтобы нависать над человеком в ливрее, ему не хватало, приходилось болтать, задрав голову, но Тиля это уже не волновало: он разгорелся и не мог остановиться. Ещё шаг, вплотную, коснулся небрежно чужих пуговиц, холодных, как кусочки льда. – Что человек простой крови и большой наглости имеет смелость открывать свой рот в присутствии того, кто носит королевскую ленту и свою клятую кровь положит на то, чтобы земли этой клятой страны бед не знали? Его Величество будет рад, как ты думаешь?

Пустоглазый вежливо отступил на шаг и совсем мёртвым голосом доложил:

– Моя жизнь принадлежит Его Величеству и длится до той минуты, когда станет ему неугодна. Магда, иди прочь. Пришли Нотку, пусть принесёт воды господину Дарованному.

Магда выскользнула из-за спины Тиля, поклонилась и, прикрывая рот ладонью, торопливо убрела по коридору. Тиль отступил на шаг, словно его в грудь толкнул порыв ветра. Пустоглазый ещё раз окинул взглядом покои, развернулся на каблуках и ушёл следом. Подол ливреи болтался из стороны в сторону, как хвост ящерицы.

Каждый третий день нового месяца был Днём Милости. В половину девятого утра, когда солнце насаживалось на шпиль самой высокой башни и сияло, как леденец на палочке, в тронном зале собирались все представители Дворцового Совета и четверть представителей Совета Ташш. Адлар входил последним, слышал стук ударяемых о начищенный пол коленей, молча проходил к своему трону, садился и приказывал: «Поднимитесь».

Его не удивляло, почему преклоняют колени люди из Дворцового Совета. Традиционная кучка бездельников, день за днём разглагольствующих Ташш знает, о чём. Каким должен быть регламент приёмов? Дозволяет ли нынешний век отойти от традиции подавать утку с апельсиновым соусом и сменить его на яблочный? Пора ли белить стены в залах второго этажа и что сажать по весне в южной части сада – тюльпаны или ирисы? Адлар давно упразднил бы этот Совет – не полезнее, чем пятая нога свиньи. Но тогда появилась бы новая беда – толпа высокорождённых бездельников, обиженных на корону.

Словом, Дворцовый Совет падал на колени оправданно, а вот Совет Ташш – от них это было скорее любезностью, чем уважением. Каждый третий день месяца Адлар старался не касаться взглядом их чёрных с серебром одежд. Короли могли закончить своё правление преждевременно в двух случаях: если становились жертвами интриг – и если Совет Ташш заявлял о недоверии короне. Для этого требовалась сотня рук, опустивших в чашу чёрные камни вместо белых, и паршивая овца в стаде носящих чёрно-серебряное, но нынешнему Совету было не с чего плести интриги. У Адлара не имелось ни братьев, ни сыновей – земли хранила только его кровь и ничья больше. И всё же он с трудом терпел рядом с собой тех, кто мог бы спросить с него спустя годы. Будь его воля, он бы упразднил этот Совет ко всем ветрам лихим.