– Поднимитесь, – произнёс Адлар, выдержав паузу всего на пару секунд дольше обычного.

Люди поднялись и встали неподвижно, как деревянные пирамидки на игровой доске. Из высоких узорчатых окон хлестало солнце. Адлар чуть склонил голову, чтоб уберечь глаза: голова ныла с самого пробуждения, и каждый плевок света в лицо заставлял внутренне шипеть. Сложил руки в тонких чёрных перчатках на подлокотники, упёр взгляд в тяжёлые двери, подпираемые с двух сторон стражниками. Уронил:

– Милость Ташш да осенит сей день. Введите первого.

Стражники ожили, отступили. Адлар поднял взгляд к серому потолку, подпираемому шестью колоннами. За минувшие с его коронации семь лет он успел выучить каждую щербинку на этом потолке. Вокруг правой дальней колонны регулярно вырастала тонкая, почти незаметная паутина. От ближней левой откололи кусок ещё при строительстве – словно кто-то откусил от неё, как от яблока. Вторая справа шла мелкими трещинами от основания, и с каждым годом вязь трещин становилась гуще и выше. В детстве Алдар иногда представлял, что это не колонны, а каменные великаны, подпирающие дворец. Пришли когда-то из-за гор, задремали, упёршись макушками в потолок строившегося замка, и так и не проснулись пока.

– Аратан Мориц, – прокатилось по залу, – убийца троих мужчин, насильник, вор.

Зазвенели цепи, ударилось о камень человеческое тело. Адлар опустил взгляд. В десяти шагах от трона на коленях стоял человек. Смуглый, словно высушенный солнцем. Впалые щеки, круглые, навыкате, глаза, спутанная тёмная копна волос, ещё немного сырых – тех, кто приходил сюда в День Милости, отмывали до скрипа кожи, часто хранящей следы допросов. Королю видеть последствия работы стражи, впрочем, не полагалось – руки и ноги осуждённых надежно скрывали под длинной льняной рубахой.

На сегодняшнем осуждённом рубаха сидела даже не уродливым мешком – чужой шкурой, которая была велика. Адлар склонил голову, заскользил по нему взглядом. Кровоподтёк на шее. Посиневшие запястья, кое-где стёртые до мяса. Распухшие пальцы на левой руке.

Адлар откинулся на спинку трона.

– Что ты украл?

– Ничего не крал, Ваше Величество. – Голос у осуждённого оказался скрипучий и неприятный.

– Тебя обвинили несправедливо, Аратан Мориц? Ты не вор, не насильник и не убийца?

– Я убил, Ваше Величество. Но не крал и не брал силой.

Адлар поднял ладонь – медленно, чтобы каждый мог проводить взглядом этот жест и задуматься: не на него ли сейчас укажет королевская рука – и указал на человека, тенью застывшего позади осуждённого.

– Кто стоит за твоей спиной, Аратан Мориц?

– Господин главный дознаватель, Ваше Величество.

– Верно, – кивнул Адлар. – Он, по-твоему, солгал, называя твои преступления? Мне, вероятно, стоит казнить его вместе с тобой, если он так досадно отвратительно делает свою работу?

Измождённое лицо осуждённого исказила уродливая усмешка. Он уронил голову, мотнул из стороны в сторону, как сонный осёл.

– Не мне давать вам советы, Ваше Величество.

Адлар посмотрел на него в упор. Его история – три уродливых кляксы на чистом листе. Он украл, он взял женщину, он убил. Над каждой кляксой можно склониться, наставить лупу, разглядеть мельчайшие детали – может, он не вор, а жертва клеветника, может, та, которую он взял силой, просто-напросто была чьей-то паршивой женой. Может, он убил, когда хотели убить его. Это легко вообразить. Деревня – этот человек явно из деревни, у него грубые руки, потемневшая от солнца кожа и сильное, иссушенное до костей и крепкого мяса тело. Или трудится на земле, или ремесленник – может, по кожевенному делу. Добавить чью-то жену-вертихвостку, разъярённого мужа с двумя приятелями, а поверх – пару глотков запрещённой настойки. Мстители валятся с ног, но упорствуют, кожевенник вынужден защищаться. Может, их было четверо, и выживший донёс. Может, воровство он добавил от себя – «и вообще, этот Мориц тот ещё прохиндей, вон давеча у соседа дрова стащил». Или что они там в деревне регулярно таскают друг у друга, игнорируя заветы Ташш.