«Не волнуйся, скоро, скоро наплачешься. Ты еще не знаешь, что настоящий ад начнется завтра». Никогда не знаешь, что начнется завтра или даже через минуту.

Выпускников наших программ, в том числе воспитанников детдомов, обучали разным профессиям.

Девочек – ремеслу швеи или парикмахера. Мальчиков готовились стать слесарями, столярами или поварами. Последнее предпочиталось. Считалось, что именно повар никогда не останется голодным. И это был аргумент.

Иса выбрал кухню как меньшее из предлагавшихся зол. В поварской белой шапке он еще мог себя представить, в сварочном шлеме – никогда.

Когда мальчику Исе был от роду год, а его брату Миру – три, родной дед сдал их в детский дом, что находился в городе Ош, на юге республики. Их мать сбежала от отца с каким-то прохвостом, прихватив грудную дочку. Отец по такому случаю запил насмерть и бросил сыновей с дедом. А дед побежал за советом по родне. И киргизская традиционно многочисленная родня присоветовала: мол, старый ты уже, снаряжай в казенный дом засранцев…

После выпуска из детдома жилье нужно было ждать. И ждать где-то. Центр как раз открыл программу для таких ребят. Помощь заключалась, прежде всего, в психологической подготовке к нормальной взрослой жизни. Но не только. Им предоставили большую комнату на восемь человек, стипендию, пока не устроятся на работу, учебу в училище.

Однажды работники Центра, ратовавшие за воссоединение воспитанников с семьей, после долгих поисков нашли-таки их семью где-то на северном побережье озера Иссык-Куль.

Со снесенной от такой новости башкой ребята, побросав работу, которая их кое-как, но кормила, рванули в родное село. Слишком уж обожгло такой вдруг реальной и жгучей тоской – посмотреть на людей, похожих на тебя. Всё простить, всё забыть, только бы рядом, только бы вместе – с ними.

Они вернулись через месяц. Падение вниз, с высокого моста иллюзий, оказалось тяжелым ударом. Первым в их новой реальности.

Теперь жили здесь. Мир периодически работал – по неделе на каждом месте, до первого прогула. А Иса проходил практику от училища. Прямо в столовой, на первом этаже приюта.

Практика его заключалась в чистке картошки и разделывании мяса. Еще в ношении белой шапки, сползавшей на красивый смуглый лоб, но не добиравшейся до кончиков блестящей челки, которая падала на правый глаз. Особой любви к обретенной профессии он так и не обрел.

Большая белая шапка делала его похожим на Маленького Мука. Вначале я заметила ее. В тот отвратительный майский день, похожий на другие, я, чтобы немного разбавить свои изгибистые мыслеформы, загнувшиеся раком при написании пресс-релиза, направила свои стопы в столовую – обедать.

Он резал что-то кровавое на доске. Метнул взгляд на дверь. Этот взгляд странных глаз из-под блестящей черной челки – глаз маленького дикого зверька, зашуганного до смерти, но не раздавленного. Неважно, как сильно давят. Лупят по затылку, таскают за загривок, называют дебилом, навязывают чужую жизнь, орут, обувают-одевают-кормят-опекают-попрекают. А он всё жив.

– Сдрасти… – сказал одними губами.

Но я услышала. И мой зверь внутри приветствовал этого зверя – снаружи.

– Привет!

Звери не говорят человеческим языком, они просто поедают дымящуюся дымляму13. Совокупляются. Принимают в свою стаю. Сжирают чужаков.

А у этого зверька перевязана рука. Темная, худая, с ослепительно белой бинтовой повязкой пониже локтя. Удивительно тонкие кисти легко двигают тяжеленные чаны и двадцатилитровый чайник (попыталась я однажды сдвинуть его с места!), артистические пальцы снимают чугунную крышку над дымящимся варевом… Сервируют поднос – для меня… Мне захотелось разглядеть, какого цвета его глаза.