– Чем обязан? – поинтересовался я.

– Я, собственно, хотел поговорить о вашем командире, – близоруко сощурился военкор. – О политруке Кретове и его подвиге.

– Что, «Героя» уже присвоили? – обрадовался я.

– Официально ещё нет, но дело ведь не в этом. Пресса должна идти в ногу с жизнью, а подвиг молодого политрука – это пример.

К вечеру мы с военкором Викентием стали лучшими друзьями. Я рассказал ему всё о нашем командире. А Викентий обещал мне выпуск газеты со статьёй.

– Что, старшина, – обрадовал меня на очередном медицинском осмотре военврач, – готовься, через три дня выписываем.

А на следующий день меня вызвали на первый этаж.

– Там к тебе посетитель, – загадочно улыбнулась Танюшка. Со времени отъезда Павла глаза её были всегда припухшими. Поэтому я был удивлён Таниной улыбкой.

«И кому это я понадобился?» – гадал я, стоя в фойе.

– Жора! – раздался рядом тихий девичий голос.

Я обернулся. Передо мной стоял хрупкий солдат, с петлицами связиста на шинели. Широко распахнутые грустные глаза смотрели на меня.

– Вера! – растерянно вымолвил я.

– Вот пришла сказать тебе, – произнесла она скованно. – Завтра на фронт.

Я не нашёлся что ей сказать.

– Я училась на курсах, никто об этом не знал. Нельзя было, – виновато вымолвила она. – Теперь тоже нельзя… Но тебе… Ты должен знать. Ты не думай, мне не страшно! – Она попыталась заглянуть в мои глаза.

– Да я…

– Вот и хорошо. Жора, – она поймала наконец мой взгляд, и тихо сказала: – Сегодня моя мама опять на дежурстве…

– Я приду! – прижал я её к груди. – Я обязательно приду.

– Хорошо, – прошептала она и, лихо встряхнула коротко постриженными волосами, – я буду ждать.

Я смотрел, как ловко цокают по мраморным плитам аккуратно подкованные сапожки девушки, и проклинал все войны на свете. Так не должно быть! Не должны женщины решать мужские вопросы. Бог их создал совсем для другого. Неужели этот мир никогда не изменится! Военное сукно грубо топорщилось на хрупкой девичьей фигурке. Нежная тонкая шея сиротливо выглядывала из жёстких тисков воротника. Нет, не зря всё-таки говорят, что у войны не женское лицо.

– И куда тебя? – спросил я вечером, обнимая слегка подрагивающие плечи. – Замёрзла?

– В распоряжение штаба фронта. Не могу согреться.

– Только не соглашайся за линию фронта, – произнёс я, понимая, что говорю ерунду. В распоряжение штаба фронта – это и есть на ту сторону. Было бы по-другому, ей бы сразу выдали предписание в одну из воинских частей. Да и вся эта секретность, это не просто так.

– Глупый, – улыбнулась Вера, – как могу отказаться. Я ведь тоже солдат. Давай лучше пить чай.

– Давай лучше чего-нибудь покрепче, – буркнул я и выложил на стол все остатки Серёгиной передачки.

Война и женщина, война и любовь. В такие моменты в человеке обостряются все чувства и инстинкты. А этот инстинкт является чуть ли не основополагающим. Природа мудра, она понимает, что необходимо заполнять пустоту, которую своей глупостью и амбициями создают люди, она толкает нас в объятия друг друга, словно бы говоря: «Вот чем надо заниматься, а не убивать себе подобных».

– Жора, – журчащим с придыханием голосом произносит Вера в ночной тишине моё имя, – я люблю Жору! Смешно. У тебя имя, как у какого-нибудь одесского биндюжника. Никогда не думала, что полюблю человека с таким именем.

Я молчу. А что я могу сказать? Может быть, уже через несколько дней эта девочка будет одна пробираться по глухим лесам Брянщины или Белоруссии. Может быть, в неё будет нацелено всё оружие вермахта, чтобы в лице этой маленькой женщины убить на земле жизнь. Но глядя в её счастливые глаза, я переступаю через все свои табу: