Анет была крайне удивлена: чтобы мать плакала, да ещё здесь, в гостиной, где и уединение-то было вряд ли возможно. Это было загадкой.

– Мама, я могу спросить, что случилось? – поинтересовалась она.

Мать бросила письмо на стол и закрыла лицо руками. Анет подошла и ласково погладила её по волосам.

– Я знала, что жизнь будет несправедлива и жестока к моим мольбам, я знала, – запричитала мать.

– Мама, что-то произошло? Вы можете мне сказать? – осторожно спросила Анет.

– Дитя моё, мой отчим, твой не по крови, но всё же дед, покончил жизнь самоубийством. Это из ряда вон выходящее. Да, я порой желала его смерти, будучи ребёнком, но теперь и представить не могла, что так всё обернётся… тяжело и стыдно. – По щекам матери струйками стекали слёзы, и казалось, что боль души сделала её на мгновение любящей и близкой.

– Мама, это ужасно – знать, что твой близкий человек так отчаянно покинул этот мир, безвременно и одиноко. Именно это вызвало бурю ваших эмоций?

Мать отвернулась, взяла со стола платок и обтёрла им заплаканное лицо.

– Я не знала лучшего, пока росла с ним. И многое приходилось прятать от глаз родственников, ведь все уважали этого человека и даже боялись. Но мне хотелось намного чаще ощущать сладостные минуты счастья, когда он возвращался домой и привозил нам с сестрой немного гостинцев: сладких ягод, фруктов или орехов. Даже кружево однажды купил для платья. Все были в восторге, ведь так редко видели его щедрость и доброе расположение. Мать часто сердилась на него, хотя виду не показывала. Ей было страшно проявлять свои чувства, так как прекрасно видела и понимала, что и она, и её дети вряд ли являются подарками для её хмурого мужа, который только и делал, что терпел их вопли да капризы.

Мать замолкла и стала шмыгать носом, как будто, взяв паузу в разговоре, готовилась сказать что-то важное и, может быть, поворотное, и тут Анет произнесла:

– Я знаю, мама, вы сами не раз говорили, что надо жить с честью, вынося все горести, уготованные судьбой. Вы жили так, и слава богу. Я благодарна вам и скажу одно: простите его душу, он выбрал свой крест, хотя нести его будет весь род его.

– Знаешь, дочь, я скажу тебе ещё кое-что. Мрак моей жизни не закончился на отчиме. Мой муж и твой отец стал поднимать на меня руку ещё в молодости. Он бил меня плетью, считая, что именно так воспитывают своих жён – наказывая за любой проступок.

Ошеломлённая новостью Анет даже села:

– Ма-а-ма… разве это возможно? Он любил вас?

– Нет, он любил ту, что водила с ним танцы да пела, как соловей перед заутреней. А я.… он женился, не видя перспективы с другой. Ведь она выбрала какого-то мичмана, кажется.

Молчание казалось вечным. В голове Анет не укладывался позор и страх, который пришлось испытать её матери. Она знала, что быть с человеком, который способен на такое, – унижение как своего достоинства, так и всех прекрасных чувств к нему, которые, возможно, когда-то и были в её душе. Мать молчала. Анет провела рукой по лбу и задала ещё один интересующий её вопрос:

– Скажите, а вы когда-нибудь думали уйти, прервать это унижение и боль?

Мать опустила голову, а потом, гордо взметнув её, воскликнула:

– Нет! Ни разу! Я должна была чтить все каноны и быть примерной женой и матерью.

– Должна? – удивилась Анет, – кому?

Изольда Браун прикрыла глаза, но это тихое мгновение захлестнуло новой волной отчаянного крика:

– Я должна Творцу и своему мужу! Быть покорной и благочестивой – вот ноша женщины!

Анет не нашла слов, чтобы возразить убеждениям матери. Да и стремление последней к оправданию своей ноши было столь велико, что ещё мгновение, и она могла бы окончательно осложнить их отношения, что вовсе не входило в её планы, да ещё в такую минуту.