Это была Варфоломеевская ночь!

Закутавшись в одеяло с головой и отвернувшись к стене, она все равно не могла не слышать того, что происходило в двух шагах от нее! Дыхание ее перехватывало, щеки горели, временами казалось, что она вуайеристка и сейчас сама дойдет до конца! Вот стыдуха! Для этого она притащилась в военный городок, чтобы послушать чужой секс!

Неужели им нельзя было одну ночь потерпеть, при гостье сдержаться???

Но не имея никакого опыта в этом деле, она не знала, можно ли было сдержаться. Для нее это было – скотство.

Скотство именно со стороны молодого мужчины. Она представляла, как стыдно было перед ней подруге, красавице Ниночке…

Наверное, все-таки она сама напросилась в гости, в надежде, что ее с кем-нибудь познакомят. Но тогда почему не ответили прямо, что жилищные условия не позволяют принимать гостей с ночевкой?

Это так и осталось для нее тайной со знаком вопроса.

А сейчас у нее есть предположение, что присутствие посторонней девушки или женщины при данном акте во всех смыслах половой жизни – способствовало перевозбуждению этого офицера. И он конечно не мог сдержаться!

Честно говоря, она и позабыла о том случае, а вспомнила лишь недавно.

Главное, прояснилось, почему никуда больше она не ездила, по чужим городам.

А в конце августа созвонилась с какой-то сельской школой в глубинке и выяснила, что им позарез нужен словесник. Собрала чемоданчик и уехала навстречу судьбе.

А там ее поджидал будущий муж. Точнее, он еще не ждал ее.

Антонио Канова. «Кающаяся Магдалина». 1793—1796

Вот замужество, растянувшееся на целых десять лет, Людмила вспоминать не любит. И я понимаю, почему. Не было ничего сладкого в ее семейной жизни, одно только счастье – рождение сына.

Новая деревня оказалась еще мрачнее предыдущей. Молодежи совсем не было. Один-единственный холостой молодой тракторист ничем не интересовался, кроме самогона. Да и внешне он ей не нравился.

До этого ее квартиру в деревянном доме занимала девушка, оказавшаяся бывшей однокурсницей. По рассказам, к ней приезжал молодой человек, но что-то не сложилось, и она уехала к родителям, отработав все три года по распределению.

Школа была небольшая, деревянная, с печками в кабинетах. Грустила Людмила по прежним своим ученикам. Но и тут она постепенно привязалась и к пятиклашкам, и к выпускникам, а они привязались к ней. Родители ее уважали, при встрече раскланивались. Она не имела привычки жаловаться на учеников, наоборот, всегда подчеркивала их новые успехи.

И всегда она мальчиков любила больше, чем девочек. Девочки уже с ранних лет были маленькие хитрюли, хищницы, эгоистичные и плаксивые, порой вруньи. А мальчики были простодушнее и честнее, за свои проделки всегда мужественно несли ответственность и не увиливали от наказания. Да как наказывали их? Не в угол же ставили, коленями на горох! Оставляли после уроков и вдалбливали науку – математику или физику.

Она не вдалбливала, а любила учить сочинениям и изложениям. Двоечники получали тройки, если с двадцати ошибок в диктанте переходили на новый уровень – всего тринадцать. Она такого умника, ударника труда, хвалила перед классом и торжественно объявляла, что тройка получена заслуженно (по нормам – совсем незаслуженно, но она брала ответственность на себя!), а впереди ждет четверка.

– Поднатужься, Миша, – говорила она, опустив мягкую руку на белобрысую голову, – никак не усвоишь суффиксы причастий. Останься после уроков, поучим.

Понятия о платном репетиторстве тогда не было. Тем более в сельских школах.

И вскоре ее даже наградили, в районе она стала известным педагогом – приглашали на учительские конференции делиться методикой и приезжали на ее открытые уроки.