- Потому что надоело твоё враньё на каждом слове. Но в последнее время вижу, что стараешься, - сухо похвалил он меня. – И теперь не визжишь, как поросёнок, когда я к тебе прикасаюсь. Так и веди себя – будто тебе безразличны мои прикосновения.

Я промолчала, потому что не надо было признаваться ему в том, что каждое его прикосновение обжигает меня странным огнём. Потому что это было неправильным. И не потому, что рядом со мной в постели лежал чужой муж… чужой мужчина… такой красивый, такой… притягательный… даже если говорил грубости. Дело было в обмане. Обмане с моей стороны. Если подмена раскроется, что я скажу в своё оправдание? А может, признаться во всём сейчас?

- Милорд… Ксандр… - начала я, потому что темнота придала мне смелости. – Мне хотелось бы кое-что сказать вам…

Я перевела дух, и почувствовала, как затаился мужчина рядом со мной.

- То письмо… - продолжала я, а слова путались на языке, будто я разом разучилась говорить связно, - это всё не так… На самом деле я – я не виновата перед вами. То есть виновата, но не в том, в чём вы меня подозреваете. Вы знали одну Алинору, а я… Нет у меня никакого любовника! - выпалила я в конце концов. – И прекратите злиться! Я – не та…

Договорить мне не удалось, потому что в следующее мгновение меня прижало к перинам. Горячее дыхание на щеке… горячий шёпот… совсем рядом, так что от этого кружится голова…

- Скажи мне, что всё это – неправда, - шептал герцог, и я не могла поверить, что это говорит он - быстро, сбивчиво, отбросив грубость и обычную холодность. – Просто скажи, что всё не так, что ты… что я… что никого нет…

Умом я понимала - всё это говорится не мне, а другой. Той, другой женщине, которая устроила в этой семье чёрти что и улетела в закат, как бабочка. Умом понимала, но глупое сердце застучало, будто это мне страстно нашептывали страстные слова.

- Никого нет… - ответила я тоже шёпотом, - и я – совсем не…

И снова мне не удалось закончить признание. Потому что губы герцога нашли мои губы – нашли уверенно, безошибочно, словно он видел в темноте не хуже кота, и вот уже мы целовались – взахлёб, жадно, и не собирались останавливаться.  

Несколько безумных минут, когда мне казалось, что кровать под нами покачивается, как корабль на волнах, и было совершенно неважно – куда он нас несёт, губы Ксандра Левенштайля терзали мои губы, а его язык вёл войну с моим языком. И было в этом что-то катастрофически неправильное и в то же время мистически прекрасное.

Всё это я понимала умом, но где-то очень далеко, а здесь… здесь по всему телу протекали огненные волны, и хотелось продолжения, хотелось, чтобы Ксандр не останавливался… А он и не собирался, и уже рванул ворот моей рубашки, пытаясь добраться до моей груди, и впиваясь поцелуем с таким пылом и страстью, что я не могла сдержаться и застонала – от головокружения, от огня, который охватывает тело, от близости этого мужчины – такого красивого, сильного, дикого…

Но тут же всё закончилось – будто кто-то резко провёл рукой по только что написанной маслом картине, перепутав краски и уничтожив изображение.  

Ксандр отшатнулся от меня, и я перестала чувствовать его рядом. Сразу стало холодно и пусто, и я потянулась за ним, наугад махнув рукой в темноте, но потом опомнилась и даже прижала руки к груди, стараясь успокоить сердце, которое прыгало и скакало, будто хотело упрыгать следом за герцогом.

Было слышно, как он витиевато и зло выругался, а потом перина колыхнулась, и раздались шаги. От кровати…

- Милорд… Ксандр… - позвала я.

- Как ты надоела со своей ложью, - раздалось в ответ. – А я – последний дурак, что верю! Всегда верю! Снова верю!..