«И-и… – выражая на лице недоумение, спрашивает пожилая дама в парчовом вечернем платье, – что вы хотели сказать вашим, – делает она круг рукой, усыпанной бриллиантами, – так сказать, фильмом, то бишь видением?»
«Я не делаю фильмы, я создаю ритуалы. В будущем для подобного рода представлений придумают новое слово – инсталляция, а я говорю: «ритуал!»
Гармония
«О чарах, кстати, гипнозе, ритуалах и магии. Вы видите замок на вершине небоскреба под стеклянной пирамидой», – рассказывает Кирсанов в салоне дирижабля, указывая на шпили башенок, прорастающие сквозь стеклянный колпак.
«Кто в нем обитает?»
«Властелин мира, Европы во всяком случае, – отвечает Кирсанов. – Неформальный, разумеется».
«Что за категория?» – спрашивает человек из обслуги дирижабля.
«Должность, скорее».
«Это хорошо, что в Германии находится такой властелин. Приятно чувствовать над собой хозяина, который всем руководит, всеми распоряжается. Как зовут властелина?»
«Мориарти в жизни, доктор Мабузе в кино».
Человек во фраке с искрой, восседает в круглом зале во главе овального стола:
– Мы все здесь, господа… и дамы тоже… – с раздражением указывает он в сторону женщин, принимающих возмущенные позы, – колдуны и колдуньи, шпионы и куртизанки, авантюристы и мошенники, и прочие и прочие, собрались на первый съезд преступников Европы, чтобы разделить сферы влияния.
– Вы, Мориарти, вульгаризатор – бьет инфернального вида старик тростью в пол, – пошлый буржуазный вульгаризатор, превративший искусство в прозу, в обыденность! В бизнес!
– Не торопитесь с выводами, герр Калигари, мы только еще приступили к обсуждению…
– А вы уже навязываете нам ваши буржуазные взгляды! Я вас сейчас усыплю! – протягивает он руки вперед и делает страшные глаза. – Спи! Спи! С… пи… – но роняет голову и, опираясь подбородком на трость, засыпает сам.
– Видения, господа, – продолжает оратор, – вот с помощью чего… кстати, многие из здесь присутствующих не более чем иллюзии… мы запугаем Европу. Все человечество, – начинает орать он, – мы поставим на колени…
«Понавели тут гипнотизеров всяких!» – ворчит немец, стряхивая рукой со лба наваждение.
«Во время войны… забыл сообщить… я был летчиком, побывал в плену в замке барона Штрогейма и у его супруги…»
«Не верьте ему, дамы, – перебивает его Гармония. – ни на какой войне он не был, а уж летчиком – и подавно».
«Моя актриса не любит меня, но… уважает».
«Эти истории бесконечны и каждая следующая отрицает предыдущую».
«Но в этом смысл искусства».
«Искусства, но не жизни. Он всегда был обманщиком, создателем миражей и иллюзий».
«Разумеется, на то я и режиссер и всегда был им и буду в трех лицах по крайней мере, поскольку живу несколькими жизнями одновременно, одной из них в Германии. Однажды в юности меня наградил бриллиантовым орденом эмир Бухары, с определенными целями посетивший наш дом в Париже. Я усыпил для него очередную гувернантку, в которую тот влюбился, за что и получил награду бриллиантовый орден и деньги, которые позволила мне после революции окончить Оксфорд. Я едва закончил его, потому, как все свободное время посвящал кино и театру, а также познанию жизни».
Стоя за кулисами, Кирсанов объясняется в любви к Гармонии, играющей роль на сцене.
– Нет уж, увольте меня, – произносит она фразу, необходимую для очередной сценки, совпадающую с возмущением настойчивым поклонником. – Перестаньте преследовать меня, молодой человек! – добавляет она, обернувшись к нему. – Вы еще слишком молоды для меня.
– Еще? Вы подаете надежду на будущее…
– Нет, нет и нет!
– Вы обронили веер в саду – продолжает он из-за кулис в другом театре, – и я теперь молюсь на него. Хорошо, если бы вы уронили еще что-нибудь. Расческу или подвязку.