кроты всё изъели тут наверняка,

и вся земляника в размер помидоров,

нечастая зелень давнишних лугов,

фурункулы сотен и куч мухоморов,

беззубые волки, а скот – без рогов,

все черви засохли, воды не познавши,

и стали гвоздями, винтами в земле;

бессчётье голодных, гниющих и павших,

стволы в вытекающей, пенной смоле,

паучьи развесы трофеев и тюля,

кровавые капли средь игл травы,

пуховые клочья на ветках июля,

и кто-то гнездится в костях головы,

отпавшие клювы пернатых солистов,

как семя подсолнуха средь тополей,

и силищей веет какой-то нечистой,

отсутствие смысла и родов, дождей,

в болотах густеет вонючая тина…

Предвестия мора. Бичующий рок.

Но всё же среди преужасной картины,

средь мусорных дюн колосится цветок…

Городская рыба

По жёлтой чешуе сырой, огромной рыбы

шагаю в темноте и чищу, будто нож,

её шершавость, тон и спину, что как глыба.

Не ведал я вовек таких златых порош!

Вот так за ней плыву средь водорослей, веток,

темнеющей воды и ярких светлячков,

подростков и мальков, и норок, слизней, клеток

и старых черепах, песка, камней, рачков.

Куда она несёт? Нырнёт в какую бездну?

В какую сеть иль пасть внезапно угодит?

Кого проглотит вмиг коварно или честно?

Иль кто в неё гарпун прицельно так вонзит?

Ну а пока везёт, стремит, кружит, петляет.

Секунду не стоит, ни дня не замерла.

Живёт она в миру, изрядно вдохновляет,

печалит, веселит и учит, злит меня.

И как бы трудно с ней порою не бывало,

я видел жизнь, края, порой и небеса…

Так жаль, что никогда она не позволяла

узреть, хоть на один момент, её глаза…

Однажды от волны иль резких поворотов,

иль от усталости, дремоты, забытья

я кану резко вниз, вдруг вспомню свои роды,

она же поплывёт по рекам бытия…

Лолита

Ах, как притягательна фея, милашка,

чей шёлковый, кроткий и ласковый вид

чаруют меня, моих бабочек, пташек!

Но тем волшебством всё никак я не сыт.

Румянится взглядам, касаниям, шуткам.

Собой представляет изящный узор!

Растущая лакомо-юная грудка

к себе привлекает на сласть и позор.

И манит так ниточно, флёрно, чудесно

невинностью, лёгкостью и чистотой,

что так золоты, но при том легковесны.

Ах, девочка с ясно-живой красотой!

Нетронута прежде никем и немного.

Хочу её к страсти начать приучать

и быть ей учителем, другом и Богом

и первым, кто снимет святую печать.

И слог небывалый в строке пробуждает,

усладу внося, как доливка в мой ром,

из крови кровищу творит, возбуждая,

мешая её и с заботой, добром…

Ах, как же мой сок и мечты беспокоит!

Вперёд не пускает лишь страх несвобод.

Собою сейчас её не удостою.

Надеюсь, что встречу её через год…

Постовой

Жара утомляет солдата тут, в Конго,

что сонно мечтает с утра на посту

о мокрой пи*дёнке фигурной девчонки,

о пиве и танцах, аж невмоготу.

Терпение тает. Но служба есть служба.

Раздумья о сценах вечерней гульбы,

где будут звенеть чаевые и кружки

весёлой и пьяной, солдатской толпы.

Всё это позднее. Сейчас же – мученье.

Клубок недовольства фитильно искрит.

Глазам ничего не даёт отвлеченья.

И без отлученья от места стоит.

Над потом, усталостью кружатся мухи.

Он грёзами пьяно налит и влеком.

От голода ноют все жилки и брюхо.

Спасенье заката ещё далеко.

Съедают рутина и сил утерянье.

Погоны пусты и безоблачна высь.

Томится от скуки, безделья сознанье.

Вдали колыханье какое-то, бриз…

Он бдит от врагов и повстанцев границу,

взирая на стены, конструктор мостов,

и ждёт караульную смену, как птицу!

Вдруг пуля летит из засады кустов…

Ноф-носик

Всем-всем насыщена, щедра, миролюбива,

и пахнет, будто мёд и ясеновский луг,

синь-сероокая и так светлоречива!

Над нею нет царей, нет равных, нет и слуг.

Она легка, почти святейший ангел,

и притягательна, как маковый магнит.