Я рано научилась плавать. Прекрасно чувствовала себя на глубине, не боялась воды, ныряла и могла долгое время проплыть под водой. В воду меня тянуло непреодолимой силой. Думаю, если бы я стала профессионально заниматься плаванием, я бы сделала большие успехи. Но моя способность критиковалась и обесценивалась. Меня даже ругали за то, что я хорошо плаваю и не боюсь воды. Мои способности не вписывались в представления матери о том, чем должна заниматься девочка. Мама уже давно решила за меня, что я буду танцевать или стану моделью. Правда, от последнего позже пришлось отказаться. Во-первых, я не вышла ростом. В пятом классе я была ростом меньше всех своих одноклассниц. А во-вторых, постоянное безденежье наложило свой отпечаток, и мама, понимая, что обучаться в школе моделей – удовольствие не дешевое, отказалась от этой идеи. Я отнеслась к этому с безразличием.

Думаю, я не воспринимала свою реальность как что-то, что возможно изменить. По какой-то причине у меня не возникало даже мысли что-то попросить, спросить, сказать, оспорить, выразить свое отношение к тому или иному процессу. Я не добивалась своего слезами и истериками. Я была замкнута и послушна. Периодически ощущала страх или вину за то, что ослушалась и сделала что-то наперекор требованиям взрослых. Хотя такое было крайне редко. Вообще, я очень рано ощутила себя чужой в своей собственной семье. Я ощутила свое отличие от них. Часто смотрела на них со стороны и думала, почему они такие другие? Какие именно, я не могла себе объяснить. Было только это ощущение.

Когда, например, летом собирались все вместе за столом, они всегда разговаривали на повышенных тонах. Обсуждали политику, власть, критиковали звезд с телевидения и ТВ шоу. Спорили и кричали друг на друга. Каждый пытался, как мог, криками отстоять свое мнение.

Я всегда молчала и наблюдала. Слушала их и не понимала, что я там делаю, на этой кухне? Они были мне такими чужими. Я словно чувствовала себя не из этой семьи. Мне бы хотелось поговорить о чем-то действительно важном, услышать что-то ценное и мудрое, задать какие-то свои вопросы и получить на них ответы, а не упреки или насмешки. Мне было трудно в своей семье. И я привыкала прятаться от всех. Скрывать свое истинное Я.

Осенью, когда я училась в шестом классе, на пороге появился отец. Откуда он взялся и где пропадал до этого, мне никто не объяснил. Появился он не насовсем, а просто ненадолго заехал, как он выразился сам. Попил кофе, дал немного денег и уехал. Мать была на седьмом небе. Ее настроение резко взлетело вверх. Она словно воспрянула духом. Такая мама мне нравилась больше. Однако мне вовсе не понравилось то, что начало происходить далее.

Отец начал заезжать “пить кофе” почаще. Как только он возникал на пороге, мать превращалась в эдакую ласковую дурочку. Она стремительно переодевалась в какой-то пеньюар с воланами, хотя до этого ходила в обычных штанах и кофте, наливала отцу кофе или подавала что-то из еды, садилась напротив и, подперев кулачком подбородок, наблюдала, как он ест и пьет с блаженной улыбкой на лице.

Меня же она постоянно пихала к отцу, требовала, чтобы я взяла его за руку и вела показывать свою комнату, что, на мой взгляд, было очень глупо. Или еще хуже, заставляла сесть к нему на колени, что было особенно неприятно и некомфортно для меня. На колени сажают годовалого ребенка или трехлетку. Мне было двенадцать. И я не хотела ни у кого сидеть на коленях, тем более у чужого для меня человека. Но мне приходилось это делать, потому что я не умела говорить о том, что мне не нравится. Однажды мать даже умудрилась сделать фото, как я сижу на коленях у своего отца, едва пытаясь не свалиться. Он даже не смотрит в кадр. Но это мое одно единственное фото с отцом.