Ачуда подтолкнул на своей руке тарантула в поясную котомку, завязал на ней шнурок и подобрал копье.

– Я не хочу ждать. Да и не буду. Неважно, что за всем этим стоит, потому что этому, – мальчик повел копьем в сторону двери, – не может быть никаких оправданий…

– А перед тобой никто и не оправдывается. Раз уж тебе повезло уродиться здесь, ты будешь делать то, что должен. Выбрал границу, вот и стой на ней – смотри в ночь…

– Я не смогу на это просто так смотреть… Не смогу…

– А придется, – промолвил отец. – И даже не вздумай пытаться что-то изменить. Сделаешь только хуже себе и мне. И всем остальным.

Мальчик смотрел на отца искоса, с ненавистью. Почти с отвращением.

– Знаешь, почему я так захотел пойти в Смотрящие в Ночь?

Жигалан не знал. В те давно минувшие времена ему было не до этого. А когда пришло время задаться вопросом, то его сын уже настолько вошел в образ настоящего дозорного на границе, а его глаза так живо горели, когда он сжимал копье в своей руке, что любые расспросы казались нелепыми – мальчик родился, чтобы стать Смотрящим в Ночь. Какого-то иного ответа от него ждать было уже попросту глупо.

– Когда я заглядывал в глаза Смотрящих в Ночь, я видел в них большое чувство ответственности. Мне это казалось тяжелым бременем, но почетным. Оно подчеркивало важность того, что они делают. Так я считал. У тебя был такой же взгляд после того, как мамы не стало. Я хотел понять тебя. И их всех. Быть таким же. Пока вчера не узнал, что это не ответственность… А вина.

Жигалан исподлобья смотрел на своего сына, и в его груди раздувалось бешенство.

– Мама тогда что-то узнала и тоже не захотела с этим мириться? Поэтому… Ты ее убил?

– Нет, – рыкнул Бьющий в Грудь. – Не лезь в это.

– Значит, ты позволил ее убить другим?

– Нет, она отравилась насмерть, проглотив аконитовой травы…

– Тогда почему в твоих глазах вина!.. – яростно вскричал Ачуда. – Ты лжешь!.. Ты трус и лжец, как и все вы, ручные псины вождя!..

Жигалан вскочил с нужника, чтобы схватить Ачуду, но тот быстро выстрелил копьем ему в подбородок. Тупым концом.

Мир в его глазах сотрясся, но он с ревом удержал себя на ногах, второй ладонью перехватив копье, размахнувшееся уже для второго удара. Костяшки кулака ожгло о скулу сына.

Голова Ачуды мотнулась, взметнув гривой черных волос, но тут же грудь отца полоснуло чем-то острым – падая, сын успел взмахнуть криком. Упав и перекатившись, он прыгнул мимо загребущих рук Жигалана, и те схватили воздух. Но отец успел лягнуть ногой и попасть ему под ребра – сын отлетел прямо к своему копью. Схватив его и молниеносно вскочив на ноги, он замер в боевой стойке. Его глаза горели, а на скуле блестела кровяными капельками ссадина.

– Ах ты гаденыш! – гаркнул Жигалан и прыгнул к нему.

С силой брошенный кулак пролетел мимо над виском, задев лишь прядь волос, и пробил стену из глины. Ачуда проскочил под его локтем и наотмашь древком подсек ему ноги.

Жигалан со стоном рухнул на колени, но рука осталась в стене – окровавленный кулак торчал по другую сторону, застряв в осколках глинобитно-травяной смеси. От попыток его вытащить острые камешки впивались в ладонь только сильнее.

– Бьющий в Грудь? – едко спросил сын. – Или Бьющий, как Дурак?..

Схватив с собой железный кулон – оплавленный комок в форме летящей птицы, оставшийся после матери, – Ачуда хлопнул дверью.

Жигалан с кряхтением поднял себя на ноги и уперся свободной ладонью в пробоину. Кулак был в плену стены и вырвать его оттуда, не располосовав полруки, было нельзя. Отдышавшись, он провел пальцами по своим губам, подбородку – те были в крови из прокушенного языка. Пластины грудных мышц перечеркнул длинный порез. Сплюнув красной слизью, он улыбнулся. Его сын умеет за себя постоять. А умел бы, не воспитай он его своим отсутствием?