– Отпустили умирать дома, – подслушал кто-то из детей и рассказал остальным.

Мама больше не ходила на работу в школу. Ее постоянно преследовали усталость и слабость. Она вообще не переступала через порог их мазанки и почти круглосуточно лежала на своей кровати под узорами выцветшего пододеяльника.

В их доме, где раньше царила суета, не стихал детский смех и гомон, вдруг стало глухо, пустынно и холодно. Тише, чем даже на уроках природоведения, которые преподавала злющая завуч Мария Ильинична.

Младшая сестренка, как правило, была с утра до позднего вечера в детском саду. Саша, Павел, Катя и Петр старались теперь не появляться дома без особой надобности. Мама уже не могла ими командовать. Беспризорной кликой они ошивались днем в теплом здании железнодорожного вокзала, а вечерами пропадали в поселковом клубе.

И только девятилетнему Ёсе некуда было податься. Следовать за старшими он не хотел, да и они сами запретили ему это делать. Близких друзей у него тогда не было.

Возвращаясь зимним днем из школы, Ёся часто останавливался в нерешительности перед входом в полностью занесенный снегом их отчий дом на краю степного села. Дрожа от мороза и страха, он боялся войти внутрь. Его пугало царящее там безмолвие, изредка прерываемое глухими стонами больной мамы.

Юный мальчик часто слышал от односельчан, что именно сейчас маме как никогда нужен уход и сочувствие родных. Переборов в себе страх, он все же делал нужный шаг и отворял дверь.

– Это ты? – вместо приветствия и расспросов про школу спросила мама. Ее высохшие губы шелестели, а бесцветный взгляд смотрел поверх ребенка. – А куда делся старец?

– Какой, мам? – вопросом на вопрос ответил Ёся. – Я тут один.

– В белом. С посохом. Он звал меня с собой.

Мама внезапно сильно заволновалась. В ее высохшей от болезни груди что-то забурлило и заклокотало, а вся комната наполнилась тяжелым дыханием.

– Это тебе приснилось, – пытался успокоить сын, протягивая ей граненый стакан. – На, выпей! Это сливки. С утреннего удоя. Я их сверху в трехлитровой банке собрал.

Мама неохотно подчинилась и отхлебнула глоток. Тут же поперхнулась и расплескала содержимое стакана на ночную рубашку. Долго кашляла.

Едва отдышавшись, она извинилась и пояснила:

– В горло уже ничто не лезет. Глотать больно, да и не могу…

Мама бессильно откинулась на спину. Ее редкие волосы, которые теперь были то ли влажными, то ли сальными от постоянного лежания в постели, прилипли к наволочке подушки. А ведь раньше у мамы была длинная и густая русая коса. После возвращения из больницы она сама ее отрезала.

– Некогда мне ее мыть и за волосами ухаживать, – пояснила она тогда, словно оправдываясь.

Теперь мама дрожала. В доме действительно было холодно. Тепло от вечерней топки печи давно исчезло, а окна покрылись тонким слоем инея. Ёся заметил, как в углу комнаты натянулась паутина, сверкая при свете единственной в комнате лампочки.

Он подошел ближе и, аккуратно укутывая маму одеялом до самого подбородка, тихо пообещал:

– Я сейчас печь растоплю. Принесу угля и воды. А потом пожарю тебе картошки.

Мама не ответила. Она только тяжело вздохнула, отвернулась к стене и закрыла глаза. Через мгновение Ёся заметил, как на ее впалой щеке блеснула слеза. Она плакала.

Ёся чувствовал, как у него внутри поднимается волна тревоги. Он не знал, как справиться с этой пустотой и холодом, которые заполняли их дом. Казалось, даже время здесь остановилось. Чтобы не разреветься самому, он потянулся за ведром, решив как можно скорее исполнить свое обещание.

На улице было бело и солнечно. Снег лежал толстым слоем, местами доходя до метра. От двери их мазанки вела глубоко протоптанная дорожка, проложенная в этом снежном слое, к старому колодцу. Для маленького Ёси этот путь казался настоящим туннелем. Со стороны его никто не мог видеть – такие высокие были снежные стены.