– На-ка вот, Дарья, чайку с мёдом попей, – подвигала бабушка почтальонше чашку.

– С мёдом хорошо, – согласилась тётя Даша, – это я люблю.

– Читай же письмо, – нетерпеливо сказала мать Юрке.

Письмо перечитывали несколько раз. Вот, оказывается, почему отец молчал: был слегка ранен в руку, лежал в полевом госпитале. Сам писать не мог, а просить никого не хотел, чтобы дома не испугались чужого почерка. Теперь всё хорошо, и он вернулся в свою часть.

– Может, и Алёшенька где-нибудь в госпитале, – сказала бабушка. – Беда не приходит одна, а и радость тоже компанию любит.

– Да живой Алёшка, сердцем чувствую, живой, – сказала мать. – Ты, случаем, не два корабля видел? А, Юрка?

Юрка засмеялся, отозвавшись на шутку, но теперь-то Зойка окончательно догадалась, что корабль он видел пустой. В приметы она не верила, в сны тоже, а всё же не могла отделаться от тревожного чувства: ведь это война, пока письмо шло, могло что угодно случиться.

– Может, ответ подождешь? – попросила мать тётю Дашу. – Мы быстренько. Всего-то несколько слов и напишем: мол, так и так, весточку получили, жди подробное письмо. А то ж он там тоже беспокоится.

– Ох, Настасья, когда ждать-то?

– А ты ещё чайку с мёдом, – бабушка придвинула блюдце поближе к тёте Даше.

– Ну ладно, пишите, – сказала она, принимаясь за третью чашку чая.

Юрка быстро вырвал листок из тетради.

– Да, – довольно изрекала почтальонша, прихлебывая чай. – В морозы-то как хорошо медок-то.

А Юрка тем временем уже писал отцу под диктовку матери.

– Где мёд брали? – поинтересовалась тётя Даша. – У Демьяновых?

– У них, – ответила бабушка.

– Так дерут же они!

– А что делать? – вздохнула бабушка. – Зойку надо на ноги поднять.

– Ох, уж эта хвороба…что делает! – сочувственно сокрушалась тётя Даша.

– Я уже совсем здоровая, – вмешалась Зойка. – Работать скоро пойду.

Мать, диктовавшая Юрке письмо, остановилась:

– Куда пойдешь?

– Работать!

– А школа?

– После войны доучусь.

– С ума ты, девонька, от болезни свихнулась, – сказала бабушка.

– Какая из тебя работница? – горько вздохнула мать. – Посмотри на себя: кожа да кости.

– Всё равно пойду, – упрямо заявила Зойка. – Ты вещи последние продаёшь, а я буду дома сидеть?

– Что я отцу-то напишу? – привела веский довод мать. – Он в каждом письме наказывает вам с Юрушкой хорошо учиться. Вот и здесь…

Зойка молчала, не находя ответа.

– А ты, знаешь что, – посоветовала тётя Даша, – ты, Зоя, иди контролёром в театр.

– В какой театр?

– Да эвакуировался к нам недавно. С Украины, что ли. Он в каждом городе застревает, пока немцы близко не подойдут. Теперь вот к нам приехал. Работа там вечерняя. Легкая. Оторвал билеты и сиди. Днем – в школу, вечером – на работу.

– А возьмут?

– Помогу! – пообещала тётя Даша. – У меня там сосед сценой заведует: декорации передвигает, свет обеспечивает. Я его попрошу, он похлопочет. Ну, спасибо за мёд, за чай. Я теперь так согрелась – никакой мороз не страшен. Ну, Юрка, давай своё письмо!

Тётя Даша ушла, громко хлопнув дверью.

В середине дня солнце так пригрело, что тоненькие сосульки, висевшие под крышей, заслезились, заплакали, а потом и вовсе потекли ручьём. В какие-то полтора-два часа снег осел и потерял своё великолепие. На куст сирени, стоявший у крыльца, слетелись воробьи и затеяли перепалку. Зойка, закутанная с головы до ног, топталась у крылечка и, безотчётно улыбаясь, смотрела, как они суетятся, перескакивая с ветки на ветку, слушала их громкий крик, и на душе у неё было хорошо: просто замечательно выздороветь после такой тяжёлой болезни!

Тёплая погода в эту пору у них не редкость. Старики называли погожие дни с оттепелью «весенними окнами», потому что через такое «окно» уже весну видно. Мягкий, прогретый солнцем воздух приятно заполнял лёгкие и возрождал к жизни каждую клеточку Зойкиного организма. Только сейчас она подумала, что могла бы умереть и никогда бы уже не дышала таким изумительно вкусным воздухом. «Нет, это было бы несправедливо, – без страха, даже весело думала Зойка. – Жизнь только начинается». Она чувствовала себя уже почти совсем здоровой. Вот только голова кружилась, то ли от слабости, то ли от пьянящего воздуха, то ли от каких-то радостных предчувствий. В этот момент Зойка совершенно забыла о том, что уже восемь месяцев идёт война и что надежды на радости сейчас очень хрупкие. Ей хотелось думать только о хорошем и улыбаться, улыбаться… Болезнь словно выпустила наружу вторую половину её натуры, которая до этого скрывалась так глубоко, что Зойка и сама не подозревала о ней, и теперь с весёлым удивлением ощущала трепетные переливы нежности и чего-то ещё, что заполняло её желанием обнять весь мир.