– Мы снизим дозировку лекарств, – сказала мисс Блю, и меня передернуло. Капитан толкнул меня в бок, пробудив.

– Нет! – крикнул я.

Я вскочил со стула. Санитар, все это время стоявший у двери и смотревший взором орла на одну из десятка падалей вроде меня, расправил скрещенные на груди руки и потянул ко мне, приближаясь. Психотерапевт жестом остановила двухэтажную глыбу в белом халате.

– Вы не можете этого сделать, – продолжил я. – Без таблеток он… он…

Я рухнул на стул. Глаз задергался, я заплакал.

– Что он сделает? – спросила мисс Блю своим профессиональным ангельским голоском, который порой даже доходил до Капитана, сбивая его с толка.

Я заложил руки за пояс брюк. Карманов в больничной одежде не было, так что спрятать мельтешащие пальцы я мог только в штанах. Услышав вопрос, я не знал, что ответить, пока Капитан ни подсказал мне:

– Я повешу тебя на дверном косяке.

Я узнал эту интонацию. Щекотливая, исподтишка. Он говорил так всякий раз: словно издалека, невзначай, что означало чистую правду.

– Он… – заговорил я. Мне не впервой слышать от Капитана издевки, угрозы вроде этой, но в горле почему-то пересохло, живот скрутило. Быть может, все дело в голодовке, а может быть… – Он повесит меня на дверном косяке, – все же решился я.

Санитар не озаботился о том, чтобы сдержать ухмылку. Он прыснул и с грохотом привалился на дверь. Лысый, шириной в шкаф мужчина никогда мне не верил. Сколько бы я ни просил бритву или веревку, он лишь скалился, глядя на меня через отверстие в железной двери палаты. Однажды он даже сплюнул и назвал меня дезертиром. Я не знал, что он имеет в виду, но Капитану понравилось мое новое прозвище.

– Отныне ты разжалован из рядового в дезертиры, – сказал тогда он.

В кабинет психотерапевта меня вернул голос мисс Блю:

– Что ж, в таком случае я не могу этого допустить, – сказала она. – Я пропишу вам другие лекарства, такие же сильнодействующие.

Я посмотрел на нее с благодарностью. Кажется, еще никому в этой больнице не доводилось вызывать мою улыбку. Искреннюю улыбку.

– Но взамен я кое-что попрошу, – продолжила мисс Блю, и я стер с губ благодарность. – Во-первых, вам следует отказаться от объявленной голодовки. Во-вторых… – она протянула блокнот и ручку, какую быстро отдернула, вспомнив, что я лежу в отделении с особыми правилами. – Я хочу, чтобы вы вели дневник чувств. Записывайте в него каждый день все, что посчитаете нужным. Мистер Шер выдаст вам фломастер в любое время дня и ночи. А при следующей встрече вы поделитесь со мной своими мыслями, идет?

Я ударил в дверь ровно в полночь. Металлический звук взревел и пронесся по длинному коридору, разбудив других пациентов. Мы схватились за решетки на отверстиях в окне и загалдели, как обезьяны в зоопарке.

Мистер Шер, хотя в отделении острых психических расстройств его называли не иначе как Шрек, спал с запрокинутыми на стол ногами и горевшей настольной лампой, когда услышал гул. Ему хватило пары секунд, чтобы сообразить, что происходит. За те годы, что он провел в больнице, он стал одним из ее пациентов.

– Тихо! – закричал он, разбудив остальных больных.

Подойдя к моей двери, он вытаращил раскрасневшиеся глаза, разделенные прутом решетки. В скупом свете он походил не иначе как на героя мультфильма, что ест лук и моется в болоте.

– Что тебе надо? – спросил он.

– Фломастер. Я хочу записать.

Показав лошадиные зубы, Шрек достал из ящика стола розовый фломастер и принес мне.

– Твой любимый цвет? – спросил я. – Черного не было?

Шрек молча смотрел на меня, пока я писал. Капитан диктовал:

– Жопа огромная, как у слона. Угадай, кто? – он бил меня по рукам, когда я писал неправильно. – «Отсоси» пишется через «о», болван! От-со-си.