Подскакиваю, оглушённая колокольным звоном, и суматошно оглядываюсь по сторонам:

– В-в-вот гадость.

В отражение глядит бесформенное безобразие, зато сухое. И как я вчера умудрилась уснуть? Хватаю телефон – разряжен. Если Григорий позвонит в гостиницу…

В дневном свете дом выглядит удручающе. В гостиной нахожу рубильник, поворачиваю.

– Д-давай, д-д-давай, – тороплю заряд.

Телефон включается. Без семи минут девять, три пропущенных от Григория. Набираю ему и притворяюсь сонной – он, кажется, верит.

Так, надо успокоиться! Григорию звонить теперь только вечером, а сейчас надо привести себя в порядок… Захожу в ванную, останавливаясь. В начале предстоит прибраться здесь и в спальне, раз в ней я уже спала. С облегчением обнаруживаю исправность вентилей и труб – вода имеется. Кажется, не так всё и плохо, как переживал Григорий.

Прибравшись и помывшись, выхожу на улицу, обдумывая дальнейшие планы на день: найти магазин или столовую, должна же такая быть!

– Вот те на, жильцы приехали, – слышится со стороны.

Я оборачиваюсь на голос. Пожилой мужчина щелкает семечки, сидя на скамье. Часть очисток застряла в густой бороде.

– Точно квас забродил, – трёт глаза. – Кристина вылитая.

– В-вы знали моих родителей?

– От оно как! – хлопает по лбу. – Знамо, соседями были, – плевок в сторону. – Дочь, значит. То-то смотрю, похожа. Я-то за домом следил, как велено, всё ждал, когда же вернётесь или продадите.

Благодарю его. В самом деле проблем с водой и отоплением не было – грязно только.

– Мне бы с-столовую найти.

– Вон туда иди, – тычет рукой в направлении церкви. – Трапезную по дороге найдёшь, а родителей на местном кладбище. Тама же.

Слова соседа как удар под дых. Наверное, он спутал. Я с трудом говорю:

– Их же с-с-сожгли и р-развеяли.

– Страсти какие. – Мужик встаёт со скамьи и дотрагивается до моего плеча, слегка сжимая его. – По-старому схоронили их, уж не знаю, кто тебе такие сказки наплёл. Хоть и не дружно жили, а жаль, так помереть-то.

– Не д-друж-жно? – веду плечом, скидывая руку.

– Да ругались постоянно, разве же это дружно? Ор стоял знатный. Бабка меня тоже поколачивает, но тихо, – то ли смеётся, то ли кашляет мужик. – Болела мать твоя сильно. Как тобою понесла, так и захворала. Каждый раз как с города возвращалась, так вся округа в курсе была – опять лечение не помогло.

Меня обвиняют в смерти мамочки? Плотно сжимаю зубы и свирепо смотрю на соседа – надо прекратить этот нелепый разговор.

– Вот и бабка говорит, болтливый я. Ты не серчай. Рак он такой, незнамо кого и когда захватит. Раньше-то лес, воздух, а сейчас и дышать нечем… Убийцу не поймали. Противно, свои ж здесь все. Благо, дитя не тронули.

– Уб-б-бийцу? – произношу, ещё не осознавая смысла.

– Так отца твоёва зарезали. Мать и не выдержала.

Меня начинает знобить. Это он подкрадывается – холод родительских тел из ночного воспоминания. Я открываю рот и закрываю, не в силах произнести и слова. Почему тела родителей показались мне холодными?

– Чаво как рыбка немая: глаза пучишь и ртом хлопаешь? Не помнишь? – хмыкает мужик. – Я бы тоже забыл.

Вдруг распахивается окно. На нас глядит лохматый мальчишка:

– Дед, баба зовёт!

Мужик отмахивается и обращается ко мне:

– Так чаво с домом делать будете-то?

Из дома доносится ругань. Мальчик, пискнув, закрывает раму.

– Ладно, иди ты, свидимся ещё, – прихрамывая, сосед спешит домой.

Сжимаю виски, стараясь унять нахлынувшую боль. Новое воспоминание: кто-то оттаскивает меня от родителей, когда я пытаюсь разбудить их. Убийца? Но они же погибли в автокатастрофе. Одно никак не вяжется с другим. Я задыхаюсь, не в силах сделать желанный глоток воздуха.