Приступаю к обыску дома, прихватив ведро с водой и тряпку. Семейные фотографии пылятся в шкафу на первом этаже. Почему Григорий их не забрал? Беру новый альбом, который оказывается шкатулкой. Лёгкий щелчок – даже замка нет! Письма. Много писем. Почерк кажется знакомым… углубляюсь в чтение.

Голову нещадно сдавливает, перед глазами всё плывёт. Разжимаю пальцы, выпуская листок. В тот же момент воспоминания оживают, а я ощущаю тёплые, сильные руки, удерживающие меня.

– Отпусти! – кричу, выворачиваясь.

– Тише, милая. Я позабочусь о тебе, – говорит владелец рук.

Я оборачиваюсь, зная, кого увижу. Григорий.

Открываю глаза, прекращая нахлынувший поток картинок. Всё складывается. Дядя любит мамочку, поэтому ему так не хочется говорить о ней, поэтому столько лжи по поводу их смерти. Эти письма – признания в любви и мольбы оставить отца. Я уверена, это Григорий убил папочку. А мамочка… мамочка была больна. Сердце не выдержало такого предательства. Убийство не сойдёт ему с рук!

Вечерний разговор выходит скомканным, прикрываюсь усталостью. Григорий прилетит уже завтра – как вовремя, ведь с утра я планирую сходить в полицию.

Я потратила полдня, а по итогу так ничего и не добилась. Окоченение наступает через три часа после смерти, то есть родители скончались в начале ночи. Григорий действительно нашёл меня утром, но в момент убийства ехал на автобусе. Кроме чеков есть запись с камер наружного наблюдения. Над письмами и вовсе посмеялись: «Их развлечения нас не касаются».

– Дело закрыто по истечении срока давности преступления! – сказали мне полицейские и выпроводили за дверь.

Замечательно, убийца не найден, о родителях почти ничего, кроме дня смерти, я так и не помню, зато Григорий не виновен. Приходится поспешить, ведь ещё предстоит вернуться в Новосибирск.

Пакую вещи в дорогу, мне не хочется расставаться ни на день с домом, вряд ли Григорий захочет ехать в ночь. В рюкзак кладу фотоальбом и беру с прикроватной тумбы деревянного котёнка. Раздаются удары во входную дверь. Я никого не жду… Игрушку ставлю обратно и спускаюсь.

Через глазок вижу, что по ту сторону стоит служительница из церкви.

– Ч-что вам н-надо?

– Господи прости, мать юродивая была и дочка туда же. Велено было – уезжай и молись о прощении.

Дверь не открываю.

– Ух-х-х-хо-ди…

– Все хорохорилась: «Скоро смогу выздороветь», а в итоге издохла, – громко смеётся служительница и пинает дверь. – «Для полного исцеления придётся подождать пятнадцать лет», – удары прекращаются. – Ты чего не открываешь?

– Ух-х-х-хо…

– Подобру-поздорову тебя просила, Господи прости.

Она отходит от дома, крестит его, себя и скрывается из вида.

Прижимаюсь спиной к стене и скользя по ней, опускаюсь на пол. Внутри распространяется пустота. Трясущимися руками достаю телефон и печатаю сообщение Григорию. Появляются две синие галочки, а в верхней части экрана высвечивается: «Дядя печатает…». Ждём.

Входящий вызов. Григорий в аэропорту на посадке. Скопившиеся переживания накатывают волной. Мне необходимо выговориться, я умалчиваю только о своих подозрениях и походе в полицию. Или просто вою в трубку.

Григорий с трудом сдерживается, чтобы не перейти на крик. Он обижен враньём, но здесь я нахожу, чем ему ответить. Коромысло огромных вёдер виснет на плечах – отца убили, мать не выдержала. Он не хотел, чтобы я переживала из-за убийства: «Авария как-то привычно». Полная чушь! Родители действительно ругались. Кристина винила отца и меня в болезни – рак выявили во время беременности. Она хотела сделать аборт, но срок поздний. Что же касается писем – тут Григорий так сказал: