Да не пел, а орал, трясясь по ухабам дороги, и не вдумался в смысл этих пророческих слов. Мамке крикнул:

– Мамка, отпусти, это в последний раз!

Папка стоял на крыльце и улыбался, мамка тоже, а ворчливая Уля прошипела: «Куда вы смотрите? На ночь глядя, ведь расшибется… по такой дороге…» Как воду глядела, а мамка сказала:

– Мы тоже были молодые, тоже любили.

Мамка, мамка… Неужели ты не могла запретить мне ехать на ночь. Я был «навеселе», мы же были на покосе, все устали, ну и выпили. Мне шел пятнадцатый год, и я был уже мужиком – в деревне рано взрослеют.

Мой дружок Андрей мчался впереди. Я слышал рёв его мотоцикла. Потом удар. Мой мотоцикл полетел куда-то в сторону, ещё раз ударился и перевернулся. Что-то треснуло во мне, я полетел в бесконечную могильную темноту и безмолвие.

Андрей вернулся, нашел меня, вытащил, сложил мое сломанное тело в коляску мотоцикла и повёз в районную больницу, еще шестьдесят километров мы тряслись по дороге.

Это только в сериалах над больным склоняется целая армия врачей, колдуют, хлопочут, спасают. А в районной больнице этого не дождёшься…

Помню долгие ночи и дни после операции. Одни страдания. После укола я глядел на потолок. На нём играли солнечные зайчики, им было весело, а за окном качались от ветра ветви черемухи, с поляны доносились детские голоса, а я был неподвижен, и мысль так же неподвижно остановилась на недоученных словах: «Я также мог бы жить…»

Аленка приезжала к нам домой несколько раз и два раза в больницу. Мы больше молчали, кажется. Не о чем было говорить. Это только в книгах пишут, что горячая любовь помогает преодолеть болезни. Аленка расцветала с каждым годом, я зачах, как сломанный цветок. Не было такой силы, которая могла бы выпрямить изломанное тело, вернуть ногам жизнь. Аленка перестала ездить. Через три года после аварии она уехала в город. Я к этому времени был для неё окончательно мёртв. Я умер. Умер для любви, для себя, для Аленки.

Но я жил ещё, еще плакал от боли. Мне купили коляску, потом машину. Я чувствую, что родители хотят загладить свою вину, считая, что не недоглядели, недолюбили меня в свое время.

Любят живых, веселых, от поцелуев и объятий которых замирает сердце, а я, изломанный, кривой калека, прижать к груди не могу любимую девушку. Не знаю, что больнее: физические страдания или душевные муки от того, что Аленка бросила меня… Черты её стали расплываться в моей памяти, как густой туман расплывается над рекой или поляной за домом.

Приходила она ко мне на могилку? Одна или с новым парнем? Может, и не приходила. Зачем я думаю об этом? Опять страдания, одни страдания, даже здесь, в этом чёрном жилье, они не спят. Я только сейчас понимаю, что жизнь прекрасна. Она была прекрасна даже тогда, когда мамка и папка запивались, ведь была бабушка, тёти со своими заботами, пирогами, молоком.

Да, сейчас задаю вопрос, зачем пью, зачем в пьяном угаре мчался к Аленке? Почему не мог быть пьяным от любви к ней, природе, книгам. Читать не любил, сейчас понимаю, как много не узнал, как много интересного прошло мимо меня… А чем радовал свою девочку? Конфетами, книгами, игрушками?.. Нет, а вот бутылка красного вина или водки всегда болталась в багажнике. Ни разу не привёз ей цветов. Как много их росло по полянам. А что ей цветы? До утра веселые и хмельные целовались на поляне, расшитой ромашками. Одной бутылки не хватало, стал привозить две. Утром она бежала домой, а я возвращался к себе в деревню. И каждый раз: «Мамка! Ну отпусти! это в последний раз!»

Всё когда-то кончается. Кончились пьяные счастливые поездки и объятия. Я погиб. Наступил тягостный вечный сон…