– А тому нет. Стоял, весь дрожал, даже я видела. Как к ней жался!

– Ну и что? Ты же его не знаешь. Может, у них любовь. Чистая и высокая. Не все же такие, как твой Оберон. Или как вы его дразнили?

– Мерлином его дразнили. За любовь к истории и к старинной мистике. Да какой он Мерлин? Мерлин был великодушный, а тот – низкий и невоспитанный. Сексуальный маньяк. Хотя и любил девок забалтывать, но лишь тогда, когда они ему не уступали. А как уступят, так всё, ни словечка уже пристойного не дождёшься.

Ксен не понял, что мужчина в тёмном одеянии, высокий и с гипертрофированными мышцами, и был Оберон – Рудольф. Ксен же никогда его не знал и не видел. А то, что он видел его у театра давно-давно, в другой жизни Ксении, он начисто забыл, мало ли кто бегал тогда за красавицей девочкой, за балериной Ксенией.

…И первый раз у них было, вернее, не было ничего, но так случилось, они легли вместе спать в этом самом городке в Альпах, у его матери в доме, заваленном минералами и коллекциями камней.

«Я чувствую себя твоим уже вечным мужем», – говорил он, – «как будто мы вместе целую вечность, и ещё целую вечность будем вместе».– И осторожные, нежные руки, их прикосновения, не переходящие черту, были руками родного человека. Ксения видела не только его, но и себя со стороны, прокручивая свой тайный кинофильм, снятый тайным оператором – человеческой памятью, с умилением рассматривала своё воздушное и юное тело, и его тоже, рядом с которым она и замирала, – его юношеское, двадцатилетнее, напряженное… И зрелая женщина ласкала его в своей памяти вместо той глупой и ничего ещё не умеющей ценить девчонки.

«Повтори ещё раз, кто я», – и он повторял и входил в её открывшуюся душу, чтобы стать её вечным мужем.

Именно здесь она вошла в его, открывшуюся вдруг настежь, беспомощную перед нею душу, в этом городе, в доме его матери. Она была лёгкая и воздушная, «девушка – перышко», обозначение было данью её занятиям архаичным балетом. Девушка была в этом смысле, в смысле балета, полной бездарностью. Балет был прихотью её матери, не сумевшей в детстве попасть в балетную студию. И свою мечту она перенесла на дочь. Но у девушки Ксении были другие таланты, у неё был талант вызывать любовь, и она стала его найденной воплощённой мечтой.

В ту ночь, хотя она и не была готова ни к чему, но покорно замирала, охваченная, как пламенем не своей пока, а его страстью, – пламя это обтекало её прохладную кожу и не проникало внутрь. Ей было только семнадцать лет, и не в этих годах было дело, а потому что хотелось тянуть это сладкое томление при понимании, что всё скоро, очень скоро случится. И если выждать, то будет только лучше, сильнее. Возникшее нечто дало нежную и мерцающую обещанием счастья завязь, и надо было ждать момента появления их общего волшебного цветка. А когда цветок раскрылся, не хватило понимания в силу молодого ещё возраста для того, чтобы оценить его уникальность. Вульгарно цветущие в изобилии, дикорастущие травы не казались менее сочными и менее заманчивыми, когда приглашали упасть в свои душистые и мягкие объятия…

Нэя двоилась в его объятиях, ожившая память о юношеской любви вплеталась в их первую после разлуки любовную жажду. Не иначе здесь эта память и валялась, в этом городе, никому кроме него и не нужная. В той тихой женщине из ресторана не было ничего от прежней «девушки – пёрышка». Зато в ней было то, что гораздо весомее, в ней хранилась в отличной сохранности летопись всей его земной жизни до отбытия на Трол. А то, что она её хранила, сдувая пылинки, не возникло и сомнения, о чём и сказали её глаза.