Молдахмет сказал, что приезд сыновей Мирона сильно взволновал всех друзей: что случилось, почему надо срочно ехать в Бархатное село, чтобы выручать друга? Или заболел, или с властями поссорился, или с женой разводится?

Мирон улыбнулся в темноте, молодежь осталась управлять лошадей, хозяин показал, где в кадке теплая вода, где сено, где овес, а старших повел в дом. Хотел разбудить Марфу Петровну, но гости не дали: зачем? Чай разве сами не вскипятим, мясо в дорогу брали, лепешки. Мирон согласился, самовар загудел быстро, он достал из крайнего ящика кухонного стола плитку кирпичного индийского чая, Ахмадья от удовольствия зацокал языком. Чай пили долго, дважды доливал самовар Мирон, дважды закипала вода в гостевом трехлитровом самоваре, уже и плитка заканчивалась, когда, наконец, Молдахмет на правах старшего перевернул свою пиалу кверху дном. Немного отдышавшись и насухо вытерев лицо и бритую голову, он спросил, зачем звал давний друг Мирон своих степных друзей?

Мирон не стал вдаваться в политические тонкости, сказал только, что власть очень скоро отменит вольности и прижмет крестьянина к ногтю. Мирон и его русские товарищи, ухватившие свободы, не хотят принимать новые порядки.

– Новые – это опять революция и война? – спросил Молдахмет.

Пришлось объяснять, что никакой войны не будет, просто у богатых все отберут в пользу государства, или, как они считают, в пользу общества, потому семь семей решили не дожидаться разорения, а распродать или припрятать имущество и уйти в глубь тайги. Сейчас старшие дети, их пятнадцать человек, ушли на оговоренное место, и строят общий барак на первый случай. Мужчины готовят большой обоз с запасом самого необходимого, как только осядет снег, обоз пойдет в тайгу.

– Шибко далеко? – спросил Молдахмет.

Мирон кивнул и добавил, что с обозом не меньше недели пути. Решили уйти так далеко, чтобы власть и не подумала искать и наказывать. А почему пригласил друзей – надо сохранить коров. Возможно, если будет сравнительно тепло, часть коров пойдет с обозом, но у Мирона особые коровы, и степняки это знают, потому он просит тихонько взять скот к себе, а осенью, по приморозу, перегнать на постоянное место в тайгу.

– В тайге мало травы, где будешь сено косить?

Мирон ответил, что он надеется на болота, которые должны быть, кроме того, уже в первую весну они посеют травы на подходящих местах, семена есть.

– Скажи, друг, а к нам не придет власть отбирать скот?

Немного подумав, чтобы не показаться шибко умным, Мирон ответил, что в ближайшие годы в степи власть не пойдет. Не пошла же она сразу после гражданской войны и восстания двадцать первого года, и сейчас ей будет не до степняков.

– А потом, дорогой Молдахмет, к вам идти небезопасно, вы дружный народ, просто так свое не отдадите.

– А русский? Зачем пускать в свой двор бандита, который уведет скот и заберет твой хлеб?

Мирон пожал плечами: так получается.

– Скажи, друг, когда прислать людей угнать твоих коров? Они стельные?

– Все до единой.

– А всех сколько?

– Сорок голов.

– Говори время.

– Пятнадцатого марта приезжайте. Только не перепутай, Молдахмет, пятнадцатого марта по советскому календарю. Ахмадья, зови ребят чай пить, и спать будем ложиться.

Пока молодежь пила чай, старшие говорили о жизни, потом Мирон принес тулупы и раскинул их на полу: не первый раз ночевали эти гости, и их привычки он хорошо знал. Когда сам лег на диванчик в кабинете, напольные часы в зале пробили три раза.

Утром, проводив гостей, Мирон запряг Вороного поскакал в Красноярку. Тамошних мужиков хорошо знал, но сразу решил, что о своем исходе из села в тайгу ни слова, просто много оказалось лишних семян пшеницы у крепких мужиков. Он, Мирон Демьянович, урвал все поступление нового сорта, мужики бы и рады взять, да не ведают, куда со старыми семенами деваться. И про то, что красноярские крестьяне минувшей осенью по укоренившейся привычке ждали дозревания семенных участков, и просчитались, нежданно ударил ливень, как будто специально накрыл село и окрестности, он тоже знал. Пшеницу вбило в землю, зерно набухло, и даже сухая осень уже не могла сделать из них семена. Старики поговаривали, что есть за кем-то грех, вот бог и наказал, только и признайся виноватый – ничего уже не исправить. Скуповатые красноярские мужики, выходцы брянские и воронежские, искали поначалу семена на обмен, но никто не клюнул. Что сейчас думают – тоже неведомо, только разговор будет не простой. Единственный туз козырный в руках у Мирона – оптом тысяча пудов по цене фуражного зерна.