– Только сейчас сообразила, что никогда не спрашивала тебя, какая у тебя фамилия в девичестве была, – вопрос Ланы удивил меня.

– Федорова. Кристина Георгиевна Федорова. Бабушка дала мне отчество своего отца.

– Красиво звучит, – она задумчиво ковыряла еду вилкой. – А что случилось с твоими родителями?

– Мать меня подбросила бабушке, когда мне был месяц, а отца я никогда не знала, – я пожала плечами и отставила тарелку. – Это грустная история. И из нее в живых сейчас осталась только я.

– Почему ты решила, что твоя мать умерла? – Лана явно была в растерянности, но я не могла понять причину. Как адвокату, ей наверняка доводилось выслушивать истории похлеще.

– Бабушка наняла детектива, чтобы найти ее. Он нашел. Ее труп. Сообщил ей об этом в письме. Бабушка умерла, когда прочла это письмо, – я вспомнила тот промозглый декабрьский день, когда хоронили бабушку, и вздрогнула. Непрошенные слезы хлынули на лицо. Я не заметила, как стала всхлипывать. Лана встала из-за стола и обняла меня.

– Не плачь, моя девочка, не плачь, – она поцеловала мои волосы на макушке. Я подняла глаза и увидела, что она тоже плачет.

– Я тоже вспомнила свою маму, – пояснила она, прочитав в моем взгляде вопрос. – Я была не идеальной дочерью. К сожалению, сейчас уже слишком поздно что-то исправить или попросить прощения, – она разомкнула объятия и села на место.

– Извиниться никогда не поздно.

– Она умерла. Так что, поздно, – она смахнула слезу.

Домой мы шли в молчании, каждая в своих мыслях.

Утро выдалось дождливым.

Желтое такси доставило меня по адресу, записанному Марией на бумажке печатными буквами. До навеса перед пиццерией с ярко-красной дверью было меньше метра, но нью-йоркскому ливню этого хватило, чтобы вымочить меня до трусов. Дрожа от холода, я удивленно смотрела на красную дверь. Куда идти? Внутрь? В ответ на мой немой вопрос сбоку высунулась светловолосая голова Марии.

– Ты похожа на мокрую курицу, – она захохотала непривычно громким смехом и широко открыла дверь справа от пиццерии.

Я поспешила за ней, боясь, что не найду этот тайный вход, если дверь закроется.

По скрипучим ступенькам мы поднялись на второй этаж, Мария толкнула окрашенную в темный цвет дверь и потянула меня за руку.

– Добро пожаловать домой, – она широко улыбнулась и развела руки в стороны, приглашая этим жестом осмотреться.

Квартирка была маленькой, но чистой и уютной. В спальне, большую часть которой занимала кровать, жила Мария. Мне отводилась гостиная с диваном и чудесным широким подоконником. Из окна было видно арку на Вашингтон-сквер и парк. Кухни как таковой не было: в двух квадратных метрах стоял холодильник, микроволновка и раковина.

После роскошных апартаментов на Парк-Авеню эта квартирка в Гринвич-Виллидж напоминала скорее скворечник, но я влюбилась в нее с первого взгляда.

– Спасибо, Мария! – я радостно обняла свою новую соседку, та фыркнула и оттолкнула меня. – Высуши сначала свою одежду, потом обнимайся, – она добродушно улыбалась.

– Я спущусь за пиццей, а ты переоденься пока, отметим твое новоселье, – Мария оставила меня одну.

Я осторожно развесила мокрую одежду на старом радиаторе под подоконником, надеясь, что он не развалится под тяжестью вещей и задержалась возле окна. Сквозь мокрое стекло был виден кусочек площади. Нью-йоркский ливень закончился так же внезапно, как и начался. Люди уже сидели на скамейках, грея руки о бумажные стаканчики с горячим кофе из ближайшей кофейни. Мужичок с бородой самозабвенно играл на саксофоне. Двое ребят на роликах отрабатывали резкие повороты. Жизнь шла своим чередом. Никто не обратил внимание на нового жильца в крошечной квартирке над пиццерией.