Ее губы дрогнули, и она с трудом произнесла:

– Или, к примеру, со мной.

Фальшивая легенда, которую Кин повторял из раза в раз, въелась в мозг настолько, что он и сам почти поверил в нее. Поддельный номер социального страхования и удостоверение личности, купленные много лет назад, наверное, были зарегистрированы как подлинные. Даже если подробности вымышлены, теперь это твердые факты. Вот и все, что имеет значение.

– Может, как-нибудь сядем за десертом и… попробуем. Только мы с тобой.

Когда она последний раз говорила так искренне? Говорила ли хоть когда-то? Быть может, он этого не замечал?

Всю свою жизнь, начиная с тех пор как Кин остался в тысяча девятьсот девяносто шестом году, он только и делал, что защищался от прошлого. Но здесь, в моменте, рядом с Мирандой он дал волю чувствам – непривычным, едва ли не противоестественным способом.

И это было здорово.

Кин посмотрел дочери в глаза.

– Послушай, милая. Я дал слово маме. Пообещаю и тебе. Все это прекратится. Головокружения, обмороки и так далее. Знаю, мне стало хуже. И еще я знаю – поверь, знаю!.. – Он помолчал, воскресив в сознании образ маячка, погребенного в контейнере для мусора. – …по большей части знаю, откуда все это взялось.

Он не стал говорить, что понятия не имеет, почему некоторые воспоминания не вызывают головной боли, в то время как другие терзают его, почему временами боль сильнее, а иной раз вполне терпимая, почему иногда его тошнит, а порой голова буквально раскалывается на части. Это не имело значения. В конце концов, все это лишь препятствия между ним и по-настоящему важным в жизни.

– Ты что, путешествовал во времени и ловил злодеев? – хихикнула Миранда.

– Ага, именно так, – усмехнулся Кин. – В прошлом я работал в Бюро темпоральной деформации.

Хотя фраза прозвучала беззаботно, по позвоночнику скользнула искра, – как молния, вверх и вниз, – и сразу же едва ощутимо заболела голова.

Кин поклялся себе, что сегодня последний раз говорит или хотя бы вспоминает о БТД.

– Это осталось в прошлом. Навсегда.

Ему предстояло сосредоточиться на более важном.

– А теперь дашь слово? – спросил он.

– Какое?

– Не рассказывать о дневнике. Никому. Особенно маме. Мне и без того неловко. Она даже не знает, что я брал уроки писательского мастерства.

Кин выставил ладонь, и Миранда хлопнула по ней – так же, как в детстве, когда училась азам футбола.

– По рукам!

Она поднялась, взяла тарелку, но на полпути к раковине замерла, разинув рот. Вытянув шею, девочка выглянула в окно.

– Пап?..

Мягкость в ее голосе сменилась истерической ноткой.

– На заднем дворе кто-то есть!

Кин подошел к дочери и уставился в оконное стекло. Из-за сумерек видимость ухудшилась, но Миранда была права: в полутьме вырисовывался человеческий силуэт. Мигом вспыхнули забытые инстинкты Кина – обозначить и выследить цель. Теперь их питала острая потребность защитить семью.

Человек стоял у ограды. За секунду Кин понял, что видит уже знакомую фигуру загадочного курьера.

По венам, активируя весь спектр рефлексов, разлился адреналин. Пусть Кин и не мог припомнить особенностей две тысячи сто сорок второго года или деталей службы в бюро, но у тела, несмотря на кумулятивный эффект возраста и полученных ранений, сохранилась мышечная память.

Слегка присесть. Набычиться. Приподнять руки. Левой. Правой.

Пригнувшись, он осторожно обошел палисадник, ступая почти неслышно. Колени горели от напряжения.

Перед выходом из дома он велел Миранде не волноваться и идти работать над проектом. Он сказал это с полной уверенностью. С учетом разговоров о ПТСР меньше всего Кин хотел, чтобы дочь с женой подумали, будто он превратился в конченого параноика. С каждым шагом осторожность таяла, сменяясь возбуждением. Вернее сказать, взрывалась, будто попкорн.