– Какого такого?

– Так он не торговался даже. Сколь попросил, столь и дал. Я ему с такой радости и запчасти, какие были, все загрузил, и бензина бак залил.

– Ну, значит, с такой радости ещё и пузырь с тебя. Вишь, какого клиента хорошего тебе подогнал.

– Да не вопрос, пошли, раздавим, время как раз – обед. А он откуда взялся-то, клиент этот? Знакомый твой, что ль?

– Да так, не пойму пока. Может, и знакомый.

– Во, блин, странности. Ну, не хошь, не говори, – Пашка присел на стул. – Но колючий он, мужик этот, прям заметно. Озирается всё, как словно опасается кого. Я его так просто спрашиваю, чё за винтарь у тебя, расчехли, покажь. А он, ты прикинь, рыкнул на меня: «Не твоё дело». Ты понял? Вот чё он, а?

– Да хрен его знает, чё он?! – вспылил Галкин. – Пошли, давай, пузырь раздавим!

– Ну, так я и говорю, пошли.

Они пошли к Крикунову, расположились там и за житейскими разговорами налегли на самогон.

«Всё им расскажи да покажи, – мысленно ворчал Рубцов, загружая в «Ниву» купленные в поселковом магазине продукты, кастрюли, топор, лопату и другие необходимые для предстоящей жизни в избушке отшельника вещи. – Своими делами меньше интересуются, чем чужими. А Лёшка-то, одноклассничек, меня, кажется, узнал. Это плохо…»

– Деда, мы сейчас в наш домик поедем? – спросила внучка. Она стояла рядом с машиной.

– Да, Анечка, сейчас в наш домик поедем. Вот сложу всё в машину, и сразу поедем. Ты забирайся на сиденье. Давай подсажу.

Собрались. Выехали в час. От посёлка до избушки лесной дорогой километров двадцать. Близко, казалось бы, и день впереди длинный. Но середина мая в этих краях – ещё далеко не лето, ночью в воздух возвращается минус. «Как там печка? Как окно?» – помнил слова Галкина Андрей Петрович и гнал машину к каменной пустоши. Думалось: «Сейчас пока всё обсмотрю, пока исправить может что придётся, пока мало-мальски порядок наведу, уж сумерки подступят. Успеть бы ещё до ночи-то».

Дорога вела от посёлка до Каменного башмака, как раз до заброшенной избушки. Потом поворачивала и вдоль речки уходила в таёжную глушь. Повезло, время не разрушило бревенчатую постройку, даже нижние звенья у неё не подгнили. И листы жести на крыше, покрашенные когда-то суриком, хоть и покрылись сплошь ржавчиной, но ни в одном месте не продырявились. Стёкла в двойных рамах тоже уцелели. Это понятно: ребятишки без взрослых тут оказаться не могли, а взрослым без причины стёкла бить… Зачем? Да никто здесь давно и не жил подолгу. По всему видно. Так, мимоходом если.

– Вот, Аня, это и есть тот домик, где мы будем жить, – вынул из петли державшую скобу проволочку Рубцов и открыл скрипнувшую дверь. – Давай посмотрим его.

– В нём темно и страшно, – остановилась на пороге девочка.

– Не бойся, Анечка. Мы с тобой сейчас зажжём лампу, наведём порядок, и все страхи уйдут вместе с темнотой и пылью. А вечером мы затопим печь. Побудь пока на улке, рядом с дверью тут.

Андрей Петрович вынес из избушки какой-то облезлый, но ещё крепкий стул, смахнул с сиденья пыль и усадил на него внучку. И взялся наводить порядок: выбрасывал прочь старое залежалое тряпьё, бегал с ведром к речке за чистой водой, прометал, мыл, чистил, расставлял… И за пару часов управился. Избушка изнутри просветлела, задышала, словно реанимация вернула её к жизни.

– Ну вот, Анечка, – вышел за внучкой Рубцов, – теперь заходи, теперь чисто тут. Лампу мы с тобой вместе засветим.

– А кто здесь раньше жил?

– Совсем раньше, очень давно, жил лесник, а потом никто не жил. Много лет никто не жил. Теперь вот мы пришли жить. Неплохо же здесь, правда?

– А мама с папой приедут сюда, когда вернутся из другой страны?