Блестит огоньками дорог.
И в старые, старые песни
Пиявки впились моих уст,
Что в мире нет часа прелестней,
Миров когда слышится хруст.
«Ты первый двигатель бессменный…»
Ты первый двигатель бессменный,
Ты зерна времени в простор.
И в голубой груди вселенной
Поет и светит твой мотор.
И звездно щелкают затворы,
И луны кольцами висят.
Запамятовал раз который
Вхожу в твой синий-синий сад.
И никакого рубежа нет.
Не шар, не куб и не квадрат.
Твоих пропеллеров жужжаньем
Ночные листья говорят.
И в бездну песни ты толкаешь,
И уши в наковальни – ты.
Ты в бурях, тишина, такая ж,
Как в млечных зыбях высоты.
«Из окон синих вновь нахлынул…»
Из окон синих вновь нахлынул
Знакомой тишины поток,
И снова кинул на вершину
И в бездну пенную увлек.
И золотой покой разрушил,
Как этот шутовской закат.
И вынул глаз живые души
И показал им синий ад.
И убежал, как сон от яви,
И в шуме спрятался дневном.
И над столом певца оставил
С висками, раненными сном.
«Есть люди-раки, все назад…»
Есть люди-раки, все назад,
Назад в слащавый мрак болотца.
А время им слепит глаза
И вдаль на всех парах несется.
Есть люди-камни, все стоят,
Лежат на зное и ни шагу.
А время ронит мед и яд
И вскачь бежит, кусая шпагу.
Есть люди-люди. Все ползут,
Плывут за веком на буксире,
Не любят буйную грозу,
А чают мир в подлунном мире.
Есть люди-птицы. Все вперед…
И сзади их в столетьях где-то
Плетется время, чуть ползет…
На людях тех летит планета.
«Смерть, тишина, бунтовщица…»
Смерть, тишина, бунтовщица.
Черным вихрем анархии вей.
Я хочу, тишина, изловчиться
Двинуть рощу твою с кулаками ветвей.
Звезды, вечно шумящие там,
Я опутаю змейками строчек.
Метеоры я нищим раздам,
А с планетами буду еще покороче.
Закружу, запущу тишиной,
Шутов суд, как безумие, древний.
Голубою метелью ночной
Занесу города и деревни.
В черном планеты, в вуалях ночей
Зори тел их сквозят воспаленно.
Оттого, что их кровушка солнц горячей
И по жилам плясать научилась с пеленок.
«Внимает шумам композитор…»
Внимает шумам композитор,
Художник щиплет пестрый свет,
И ловит зодчий свод сердитый,
И речь базарную – поэт.
И в смуглый загорелый вечер —
Симфонию, Мадонну, храм…
И камни дикие словечек
Поэт на нитках строк собрал.
И на изгиб страницы пухлой
Колье он весит для тепла,
Чтоб жизнь жемчужин не потухла,
Чтоб вечность их не умерла.
«У тишины дворцы и храмы…»
У тишины дворцы и храмы
Из мрамора сквозного льда.
Два полюса молчат упрямо,
И там вода, как сталь, тверда.
Когда-то был иной там климат,
Жила иная тишина,
И наготой неопалимой
Тысячелетья жгла весна.
Повязкой бедренною тропик
Влюбленно близко облегал.
Бывало, мамонта торопит
На ложе в синие луга.
Еще была тогда живая
Звезды полярной голова.
Истому страсти навевая,
Ее улыбкой мрак кивал.
И отвечало ей живое.
И мертвое внимало ей.
Теперь в века неслышно воет
И шлет проклятья в мир теней.
Давно ее бокальчик выпит,
Блестит хрустальной пустотой…
Так смотрит где-то на Египет
Зрачок Изиды золотой.
«В тесноте на площадке трамвая…»
В тесноте на площадке трамвая,
У прибоя зари среди вилл,
И на лекции мудрой зевая, —
Образ, только тебя я ловил.
Оттого, что лишь ты удобренье
Белозему в бумажных холмах,
Где перо, плуг и конь песнопенья,
Чует молний творения взмах.
Из Америки тракторы лезут.
Русь за бедра хватают и вглубь…
Не перо, – африканское нужно железо
Белым бедрам страниц, всем кричащим: голубь.
«От разговора колоколен…»
От разговора колоколен
Земля звенит тайгой.
Блажен, кто богомолен,
За то, что он слепой.
А я любитель острого.
Блаженство пресно мне.
Ищу я пряность острова
В неведомой стране.
Пора тайгу рубить морозную,
Пора на тьму пустить восток.
О ночь, о камни звездные
Точу я пилы строк.
Иные звоны во вселенной.