– Пап, ты опять грустный, – Лена отложила ложку и посмотрела на него, прищурившись. – Это из-за работы? Или из-за мамы?

Он вздрогнул. Её слова, такие простые, резали глубже, чем он ожидал.

– Нет, малыш, – соврал он, заставив себя улыбнуться. – Просто думаю, как сделать день лучше. Для нас с тобой.

Она кивнула, но в её глазах мелькнула тень – не детская наивность, а что-то взрослое, острое, как понимание. Алексей встал, взял её за руку и повёл к выходу, стараясь не смотреть на дронов за окном. Но предчувствие, холодное и неотвратимое, уже поселилось в нём: сегодня что-то изменится. И он не был уверен, готов ли к этому.

Дверь квартиры закрылась за ними с мягким шипением, и они шагнули в коридор, где свет панелей автоматически подстраивался под их движения. Лена крепко сжимала руку Алексея, её маленькие пальцы были тёплыми и чуть липкими от утренней каши. В лифте, бесшумно направившемуся вниз, она прижалась к его ноге, глядя на своё отражение в зеркальной стене. Алексей поймал её взгляд и заметил, как она нахмурилась, словно пытаясь разгадать что-то в его лице.

– Пап, а ты носишь "эмо-фильтр"? – спросила она вдруг, её голос эхом отразился от металла.

Он опустил глаза, чувствуя, как вопрос впивается в него острее, чем следовало. "Эмо-фильтр". Маленький чип, вживляемый под кожу, обещал избавить от боли, сомнений, гнева – всего, что делало человека человеком. Большинство его коллег носили их, хвастаясь ясностью мысли и спокойствием, будто это было высшее достижение. Но Алексей никогда не соглашался. Не потому, что не верил в технологию – он сам помогал её разрабатывать, – а потому, что боялся утратить то немногое, что ещё связывало его с самим собой.

– Нет, малыш, – ответил он тихо, глядя на её отражение. – Мне нравится чувствовать всё как есть. Даже если это тяжело.

Лена задумалась, теребя ухо зайца.

– А если бы у мамы был "фильтр", она бы не умерла?

Алексей замер, словно лифт остановился вместе с его сердцем. Вопрос был невинным, но в нём таилась пропасть, которую он избегал годами. Маша. Её последние дни, когда она лежала в больничной палате, окружённая датчиками "ЗАСЛОН", а врачи разводили руками, повторяя: "Мы почти готовы, технология близко". Но "близко" оказалось слишком далеко. Он вспомнил её глаза – не те, что угасали в конце, а те, что сияли, когда она впервые рассказала ему о своей мечте: мир, где никто не страдает. Ирония была жестокой – "ЗАСЛОН" воплотил эту мечту, но не для неё.

– Не знаю, принцесса, – выдавил он наконец, голос дрогнул. – Может быть. А может, она хотела бы остаться собой до конца.

Она кивнула, не настаивая, но её молчание было красноречивее слов. Лифт остановился, двери разошлись, и они вышли в холл, где воздух гудел от работы систем вентиляции. На улице их встретил привычный ритм города: шаги прохожих, синхронизированные, как у заводных кукол, низкий гул дронов, парящих над крышами, и далёкий шум монорельса, везущий тысячи людей в небоскрёбы "ЗАСЛОН". Алексей поправил рюкзачок Лены – она ходила в детский центр при корпорации, где её учили "будущему": программированию, взаимодействию с ИИ, принятию технологий как части себя.

– Ты сегодня будешь рисовать? – спросил он, стараясь сменить тему, пока они шли к остановке.

– Нет, у нас урок про дронов, – Лена скривилась. – Мальчишки говорят, что они живые. Но я думаю, они просто железки.

Алексей невольно улыбнулся, но улыбка быстро угасла. "Живые". Дети видели в дронах игру, но он знал правду – или, по крайней мере, подозревал её. Машины, которые он помогал создавать, были чем-то большим, чем железо и код. Их гул, этот странный, почти звериный звук, преследовал его даже во снах. Он вспомнил, как однажды, в лаборатории, дрон повернулся к нему, не получив команды, и замер, будто изучая. Коллеги посмеялись, назвав это сбоем. Но в тот момент Алексей почувствовал взгляд – нечеловеческий, пустой, но внимательный.