Яркая афиша частной галереи звала на выставку акварели, но и это заманчивое двухсотрублевое предложение было мне пока не по карману: судя по всему, моя планида занимала незавидное положение в небесной иерархии, поэтому рассчитывать следовало лишь на бесплатные развлечения.

Когда мы сели ужинать, Ханифа вдруг вспомнила:

– В твоем ящике бумага какая-то.

– Реклама, наверно, вечно проспекты засовывают.

– Что же ты не ешь ничего? На работе обедала? Так это уж давно.

Я что-то промямлила, соображая, что с утра потребила лишь пирожок да чашку чая. Есть не хотелось совершенно, однако из уважения к кулинарным способностям Ханифы пришлось все же одолеть пару оладий со сметаной, и, чтобы прервать ее сетования по поводу моего никудышного аппетита, я спустилась к почтовым ящикам. За синей металлической дверцей лежала короткая записка: «Зайдите на почту». Я показала ее Ханифе:

– Может, Оля деньги прислала?

– Извещение бы оставили, – возразила моя хозяйка.

Справедливое замечание. Но тогда что же там? Но час для визита в почтовое отделение был слишком поздний, и я решила наведаться туда утром «перед работой» – мне не хотелось рассказывать трудяге-Ханифе об отпуске, как-то неловко было.

Телеграфная барышня, вручившая мне коричневатый бланк, почему-то отвела глаза; я поблагодарила ее и разорвала бумажную скрепу. Текст был такой неожиданный, что вначале я ничего не поняла: «Во вторник седьмого умерла бабушка тетя Рита похороны десятого Дима». Я с трудом продиралась сквозь пропущенные знаки препинания к смыслу, осев у стола и не отрываясь от плохо пропечатанной строчки из одних заглавных букв. Господи, что я рассиживаю, в аэропорт надо!

Я разыскала Ханифу, прочитав телеграмму, та только руками всплеснула:

– Да что же это на тебя все валится!

По телефону мне объяснили, что все рейсы на Новосибирск ночные, и я заметалась между двумя квартирами, собираясь в дорогу. Пересчитала наличные – очень негусто, самолетом в оба конца не осилить, открыла компьютер – цены на железнодорожные билеты были сумасшедшими, хватало только на плацкарту, а ведь еще и на похороны следовало дать: Оля говорила, что едва перебивается. Опять выручила Ханифа: все те же две пятитысячные бумажки вновь оказались в моем кошельке.

– Надолго задержишься?

– Не знаю, скорее всего, вернусь после девяти дней.

Голова была пустой. Я припомнила, как Оля говорила, что мама простудилась. Как же она недоглядела? Закрутилась, наверно.

Мой рейс был самым дешевым, но и самым неудобным, почти два часа пришлось провести в Толмачево, дожидаясь рассвета. На улице мело: десятое ноября в Сибири – это уже зима. На автобусе доехала до вокзала, потом минут двадцать ежилась на площади под порывами ледяного ветра пока не подошла маршрутка. Когда вышла на родной Богданке – улице Богдана Хмельницкого – от слабости закружилась голова.

Дверь открыла сестра, она в недоумении глядела на меня несколько секунд, явно не узнавая, потом охнула, отступая назад и впуская меня в квартиру. Мы обнялись.

– Как же ты без звонка?

– Телефон испортился, – я не решилась сказать, что последние дни жила не дома.

– А-а, то-то я полчаса потела впустую, пришлось телеграмму давать. Да ты раздевайся, проходи. А я и в глазок не глянула, думала, это Славка.

В комнате я удивленно огляделась:

– Как у тебя здорово!

– В прошлом году капитальный ремонт делала, так заодно и мебель поменяла. Пойдем завтракать.

На плите уже кипел чайник.

Она повела меня на кухню по квартире, в которой я прожила полжизни и которую сейчас не могла узнать. Я с готовностью ахала во всех положенных местах, ни минуты не покривив душой.