– Твою мать! Что за.… – он попытался встать, озираясь, не понимая, что произошло. Его взгляд снова упал на Лёшу. – Ну точно Проклятый!

Косой отмахнулся, не стал разбираться, списав падение на "проклятие". Так и закрепилось за Лёшей его новое прозвище. Оно стало его неофициальным именем, частью его нового "я", потому что в этом мире всё необычное считалось либо проклятием, либо знаком. И Громила явно склонялся к первому.

Физическая подготовка была на выживание. Утро начиналось не с завтрака, а с побоев, чтобы разбудить тело. Лёшу заставляли отжиматься до рвоты, бегать по холодному, грязному полу до тех пор, пока ноги не отказывали, поднимать тяжести, которые были почти равны его собственному весу, отбивать ноги и уже руки о ствол дерева. Мышцы горели, рвались, но Громила не принимал отговорок. Он бил, пинал, швырял Лёшу об стену, если тот хоть на секунду замедлялся.

– Запомни, сопляк: сила – это всё! – хрипел Громила, когда Лёша падал, выбивая из него остатки воздуха. – Бей первым, думай никогда, иначе сдохнешь!

Когда уроки выходили за пределы комнаты. Его вытаскивали в полутёмные, вонючие подворотни, где другие бандиты, те, что казались Лёше горами мяса, учили его драться. Это не было искусством, это была грязная, первобытная схватка. Удары в пах, в горло, ломание пальцев, давление на болевые точки. Каждый фингал, каждая ссадина, каждый сломанный зуб были частью этого обучения.

– Слёзы – это блевотина! Кровь – это язык, на котором тебя поймут! – рявкал Громила, смазывая Лёшины раны какой-то едкой мазью, которая жгла сильнее, чем сами удары. Эти слова въедались в сознание, становились частью его нового кодекса.

Громила закончил, откинув тюбик в сторону с отвращением.

– Блядство! Эти раны… похер им на эту ссаную мазилку! Проклятый, тебя даже эта штука не берёт! Иди к Доктору, я не нянька за тобой ухаживать, много чести!

Лёша поднялся. Тело ныло, но разум уже отключил боль. Он вышел из комнаты, и ноги сами понесли его по знакомому маршруту, словно на автопилоте. Он знал, куда идти.

И вот он снова в душной, полутёмной "операционной". Запах гнили и антисептика стоял, оседая на языке. Лёша, весь в свежих синяках и ссадинах после очередного "урока", уже лежал на одном из столов, пока Доктор обрабатывал его раны. Он был странной фигурой в этом мире. Невысокий, худощавый, лицо узкое, на глазах очки. Он двигался медленно, но точно. Его идеально выглаженный белый халат, несмотря на окружающую грязь, был безупречен. От него всегда пахло чем-то приятным – свежими травами и мятной.

– Вы с Катей похожи, Проклятый, – пробормотал Доктор, увидев, как Лёша его разглядывает. – Прекрасно терпите боль, хотя ей недостаёт твоей покорности.

Лёша резко дёрнулся. Боль от ран отозвалась острой вспышкой, но он проигнорировал её. Его рука, быстрая как молния, вцепилась в ворот Доктора, сминая тонкую ткань.

– Ты её не трогай. Или я тебя…

Доктор даже бровью не повёл, а рука, державшая скальпель, поднялась к сонной артерии Лёши. Холод стали коснулся кожи.

– Не угрожай, Проклятый, пока твоя "угрожалка" не выросла. – Поверь мне. Я забочусь о Кате. На ней нет ни одного синяка.

Лёша замер. Слова Доктора прозвучали правдиво. Он медленно разжал окровавленные пальцы, отпуская ворот халата. Доктор педантично поправил халат, разглаживая складки. Его взгляд скользнул по испачканному кровью вороту. Он достал из кармана крошечную, чистую салфетку и брезгливо вытер ею остатки крови со своих тонких пальцев.

– Можешь идти, Проклятый. – Голос Доктора стал чуть холоднее, теперь в нём звучала раздражённая требовательность. – И постарайся не марать меня своей кровью в следующий раз.