И даже если человек «бросает» – это не значит, что он излечился. Потому что алкоголь – не источник проблемы. А её симптом. Убрав вино, он может начать есть. Или влюбляться. Или спасать кого-то. Или работать по двадцать часов в сутки. Или медитировать до истощения. Или залипать в соцсетях. Всё это – продолжение той же линии: «Я не выношу себя. Мне нужно чем-то заполнить эту дыру внутри».

Любовная зависимость – одна из самых болезненных и часто игнорируемых. Она маскируется под романтику, под глубокую привязанность, под высокое чувство. Но на деле она построена не на любви, а на тревоге, на страхе потерять, на постоянной дерганой привязке, где один – убегает, а другой – догоняет. Мы не зависим от конкретного человека. Мы зависим от чувств, которые он в нас запускает. От этих качелей, от этого срыва, от надежды и тоски, от адреналина и боли. Всё это – химия, биохимия зависимости. И мозг, получив такой дофаминовый коктейль, не хочет ничего другого. Всё остальное – пресно. Уютно – скучно. Спокойно – значит, не люблю. Мы гонимся не за любовью, а за выбросом. За моментом, когда он напишет. Позвонит. Вернётся. Посмотрит в глаза. И мы снова почувствуем, что живём. А потом – всё по кругу: боль, тревога, надежда, пустота.

С едой – другая картина, но тот же мотив. Мы едим не тогда, когда голодны. Мы едим, когда невыносимо. Когда одиноко. Когда страшно. Когда нужно погасить напряжение. Еда становится анестезией, иногда – наказанием. Иногда – любовью. Её невозможно бросить, как алкоголь, – ведь нам нужно есть. Но именно поэтому пищевая зависимость становится особенно токсичной: она всегда рядом, она всегда доступна. И она всегда про детскую уязвимость, про ненапитанную потребность в тепле, утешении, стабильности. Человек знает, что это вредно. Но не может остановиться. Потому что на уровне тела – это моментальный способ вернуть себе хоть иллюзию комфорта. Даже если потом – стыд, тяжесть, ненависть к себе. Всё равно – повтор. Потому что он не про силу воли. Он – про внутренний дефицит.

Сложнее всего обнаружить зависимость в таких «нейтральных» вещах, как работа, спорт, социальные сети, помощь другим, духовные практики. Все эти формы поведения часто не просто одобряются – они поощряются. Система любит тех, кто продуктивен, кто «в тонусе», кто «следит за собой», кто «полезен другим». Но за этим может стоять та же структура: если я не работаю – я пустой. Если я не нужен – я никто. Если я не в движении – я разваливаюсь. Тело и психика продолжают использовать стимулы, чтобы не дать себе опуститься в контакт с тем, что внутри. Это может быть усталость. Бессилие. Грусть. Простой человеческий страх. Никакой мистики. Просто правда. Которая слишком долго подавлялась – и теперь становится опасной.

Социальные сети в этом смысле стали настоящим наркотиком XXI века. Они дают всё: новизну, признание, чужие жизни, сравнение, возбуждение, тревогу, иллюзию связи. Но по факту – они только усиливают пустоту. Чем больше мы там – тем меньше нас в себе. И это особенно опасно, когда человек уже склонен к зависимости. Мозг быстро учится: реальность – болезненна. Инстаграм – безопасен. Там – дозированное удовольствие, понятные правила, лёгкий контроль. А здесь – сложно, медленно, непредсказуемо. Мы выбираем виртуальность не потому, что она лучше. А потому что в ней проще не чувствовать.

Во всех этих формах – от алкоголя до бесконечного скроллинга – есть одно общее: мозг ищет облегчения. Он ищет путь, который уже однажды сработал. Даже если потом – хуже. Даже если стыд, провал, злость. Всё равно – работает. Всё равно – хоть на секунду становится тише. А остальное – потом.