Она, словно совершенно не слыша его слов, и не обращая на его призыв никакого внимания, словно опьянённая, словно собиралась выпить на удачу, небрежно наполнила свой изящный бокал до самых краёв, и её взгляд при этом остался холодным и настороженным.

– А что, если я совсем этого не хочу? – произнесла она с вызовом, словно прекрасно зная, что его ответ уже давно приготовлен и ждёт своего часа.

Это было почти что детской уловкой – простой и понятной, словно рассчитанной на дурака. Иварт, решив не поддаваться на её провокацию, наклонился, подняв смятый пергамент с пола, в то время как Нигма, словно королева, гордо смотрела на него сверху вниз, даже не потрудившись поправить свой халат, чтобы хоть немного прикрыть обнажённую грудь.

– В будущем такие вещи ты будешь обсуждать исключительно со мной, – произнес он, словно отрезал.

– А если вдруг не буду? Что ты тогда сделаешь? – выплюнула она слова, словно яд.

– Это приказ, – ответил он, и в его голосе зазвучали стальные нотки.

Она, словно сломленная, кивнула с горечью, и, когда он снова встретил её взгляд, то был потрясён тем, что увидел. В её глазах было столько неприкрытой горечи и невыносимой боли, которую она причиняла, в первую очередь, себе, что это заставило его невольно отшатнуться, словно от удара. Нигма, выпустив наружу весь свой гнев, с остервенением сломала гусиное перо пополам и, не задумываясь, бросила его на пол, а затем в порыве ярости сбросила на пол книги и чернильницы, обрызгав всё вокруг чернилами. Громкий шум, созданный ею, стал тревожно будить перепуганных придворных, и они, словно испуганные мыши, начали вбегать в её просторные покои.

– Убирайтесь вон! – пронзительно закричала она, словно обезумев. – Я сказала, убирайтесь вон!

В её голосе, словно в хорошо приготовленном зелье, смешались истерия и колоссальная сила, способная снести всё на своём пути, а Иварт, словно окаменевший, лишь молча наблюдал со стороны, как она, выпуская наружу всю свою ярость, отражает свой гнев в окружающих её людях, ожесточённо толкая их и дёргая за одежду. И, как бы странно это ни звучало, он втайне упивался происходящим, наслаждаясь хаосом. Когда толпа, наконец, покинула покои, и за ними с громким хлопком закрылись двери, она, словно обезумевшая, крепко сжала свои волосы в кулаках, посмотрела на него полным отчаяния взглядом и нервно сглотнула. Хотя свет от канделябров тусклый, даже так он замечает, что на её лице нет слез. Гнева хоть отбавляй, боли – в избытке, но, ни одной слезинки.

– Я так ненавижу тебя, – прошептала она, и этот едва слышный шёпот, словно раскат грома, прозвучал в тишине так громко, что болезненным эхом отозвался в его ушах. Ему на мгновение захотелось оглохнуть, чтобы больше не слышать ни её, ни этого горького признания. А она, словно не заметив его состояния, лишь медленно облизывала пересохшие губы, нещадно прикусывая их, терзая тонкую, чувствительную кожу. Её распущенные чёрные волосы водопадом падали на плечи, и она, словно окаменев, не двигалась с места, оставаясь неподвижной, как мраморная статуя. – Я так ненавижу тебя, бессмертный, – повторила она, словно произнося древнее заклинание.

– Я знаю, – ответил он, и в его голосе прозвучала неприкрытая горечь и какое-то странное смирение.

Она, словно очнувшись, прошла мимо него, и он, сам того не понимая, внезапно потянулся к ней, словно повинуясь какому-то неведомому инстинкту, перехватывая её тонкие, ледяные пальцы своими горячими руками и резко разворачивая к себе.

– У тебя осталось ровно два месяца, – прошипела она, и эти слова, словно смертный приговор, прозвучали почти как обещание. – А потом я найду способ отомстить тебе за всё.