Танцовщицу повели в дальний конец комнаты, «охотника» усадили неподалеку.

Они встретились взглядами.

«Охотник» посмотрел, словно сфотографировал. Сделал снимок – стал безразличным, отвел глаза – чистые, серьезные. Глаза товарища.

Что же случилось?…

Вернулся чиновник с блестящими залысинами. Не один. За ним шагал худосочный юнец в черном мундире.

Агент с глазами-дырочками щелкнул каблуками.

– Эта? – спросил юнец, обшарив ее взглядом.

– Так точно, – отрапортовали глаза-дырочки.

– Бумаги изъяты?

– Все здесь…

Юнец провел рукой по гладким русым волосам.

– Идите за мной, – сказал юнец.

– Входите.

Она вступила в клетушку, некое подобие приемной, но совершенно пустую, глухую. В клетушке имелась еще одна дверь, и юнец нажал на ручку.

– Сюда.

За дверью открылся длинный кабинет. От порога в кабинет вела серая дорожка. Дорожка утыкалась в широкий стол, перед которым одиноко стоял обычный венский стул. В правом углу кабинета – приземистый сейф, в левом – окно с решеткой, прикрытое зелеными портьерами. У окна, спиной к нему, человек среднего роста в штатском. Возле самой двери, слева, маленький столик с табуретом для секретаря или как это здесь называется…

Лампы не горели. В кабинете плавали сумерки.

– Идите! – приказал юнец.

Сам он, прикрыв дверь, уселся за маленьким столиком.

Она осталась стоять на серой дорожке.

Человек у окна тоже не двигался, разглядывая ее.

Потом медленно поднял руку, щелкнул выключателем. Под высоким потолком вспыхнула яркая лампа.

Она увидела наконец лицо человека у окна.

Серое лицо служаки, редко бывающего на воздухе. Редкие серые волосы. Морщинистый кадык. Серые зубы, обнажившиеся в деланой улыбке.

– Ну, вот и мы, фрейлейн Штраух! – сказал человек с серым лицом.

Он направился к столу, положил на зеленое сукно костлявые кулаки, выжидательно взглянул на нее, потом на венский стул.

– Вы следователь? – резко спросила она.

– Совершенно верно. Садитесь.

– Я протестую против моего задержания и требую объяснить, почему меня арестовали!

Человек с серым лицом покачал головой:

– Не волнуйтесь, фрейлейн Штраух, – не повышая голоса, сказал он и опять показал зубы.

– Я требую, господин…

– Хабекер. Рудольф Хабекер, фрейлейн Штраух.

– Я требую, господин Хабекер, немедленно предъявить доказательства моей мнимой вины.

Хабекер стоял и тер руки. Кожа у него была сухая, шелестела. Потом следователь подергал себя за указательный палец левой руки, щелкнул суставом, улыбнулся.

Она поняла: какие-то доказательства у следователя есть.

И сразу вспомнила совет Эрвина: в беде не мучить себя догадками. Ни в коем случае! Полиции только того и надо, чтобы человек начал метаться в поисках ответа, где совершена ошибка. Нервы сдают, из тебя выкачивают все, что нужно, а иногда и сверх того. Так тоже бывало.

Не метаться! Догадки – область госпожи Анны Краус [1]. Надо ждать, пока нанесет удар гестаповская крыса. Тогда все станет ясно.

– Я просила предъявить доказательства, – еще раз твердо сказала она.

Еще три дня назад, 9 сентября 1942 года, служащий IV-A реферата II отдела госбезопасности Германской империи криминаль-комиссар Рудольф Хабекер даже не догадывался о существовании некой Инги Штраух.

Как все сотрудники отдела, он, конечно, ощущал нервозность обстановки. Видел, что начальника реферата советника юстиции Редера непрерывно вызывали к телефону, знал, что руководителей служб собирал рейхсфюрер Гиммлер, случайно подслушал разговор, в котором упоминались шепотом имена Шелленберга и Канариса, и, как все, догадался: случилось нечто ужасное.

Откуда-то просочилось и пошло гулять выражение «Красная капелла»