И так получилось, что диверсант Одзима Дайгоро – Василий Тушеинов – невольно повторил алгоритм решения закрепления на новом месте пребывания-проживания, что и полтора годами ранее ключник Джу Ди. Василий прошел по убогому поселку, попетлял среди улочек и вышел к местному базарчику. Торговля там шла не особо бойко. Продавали или обменивали продукты, одежду, скудные дары местной суровой природы – ягоды, грибы, какие-то травы и корешки. Японец, недолго думая, встал за дощатый прилавок из двух неструганых досок, рядом с толстой теткой, торговавшей прошлогодней картошкой, от которой пахло сыростью и гнилью, вытащил четыре припасенных куска мыла. Разложил их на старой газете. Тетка покосилась на него, но ничего не сказала. Покупателей на рынке было мало, и половина из них состояла из военных. Тут как раз подошли два тощих солдата и купили все четыре бруска у Одзимы. Тетка с ненавистью посмотрела на удачливого торговца и, пересилив зависть, спросила: «Ты кто такой? Откель появился? Чё-то я тебя раньше в поселке не видала!» И Василий Тушеинов, улыбаясь и неторопливо, с ужасным «китайским» акцентом, поведал, что он сапожник, ходит по здешним краям, ищет заработок. Спросил тетку о возможности приобрести крышу над головой. Тетка перестала злобится на вежливого улыбчивого «китайчонка-ходю» и направила его к своей знакомой, такой же крупной и мордастой, которая торговала на краю рынка хозяйственной утварью: деревянными ложками, коромыслами, обухами топоров, березовыми заготовками для рукояток серпов, кос, деревянными корытами-долблёнками, кадками и ушатами. Василий поблагодарил соседку по торговле, та ему крикнула вслед: «Скажи, Федосья послала, а ее кличут Аграфеной!» Тушеинов нашел эту Аграфену, сослался на Федосью, в качестве презента отрезал ей кусок от бруска мыла. Аграфена, жуя кусок хлеба с солью, как должное приняла небольшое, но щедрое по суровым военным временам подношение, положила его в карман кацавейки (верхняя одежда) и отправила его на западную окраину поселку к дальним родственникам – старикам Юровниковым, у которых можно было снять угол.

Через час Василий Тушеинов стоял в небольшом дворике и разговаривал с хозяевами – добродушным, даже веселым стариком дедом Семой, на что указывали озорные глаза и от них разбегающиеся лучи морщинок, и его второй половиной, опрятной курносой старушкой Лукерьей Павловной. Везло Василию на стариков. На просьбу Тушеинова о найме крыши над головой они не задичились чужого нерусского человека, а сразу согласились, но дружно посетовали, мол, что пристройка к дому барским комфортом не отличается. Также вдвоем показали жилье, объяснили, где брать воду и дрова, как топить печурку. А когда старичок стал пояснять, где находится нужник, старушка засмущалась и удалилась ставить самовар. Одзиме все понравилось: и чистая ухоженная комната, и небольшая плата, и два окна – одно во двор, другое в огород, и самое главное – отсутствие собаки и свой отдельный вход. Он согласился на все условия хозяев. Пройдя в дом к старикам, Одзима расплатился за два месяца вперед, в добавок насыпал старику махорки целый бумажный кулек, а старушке подарил набор иголок: «Бабуська, возми позалуста иголотька сить!», чем очень растрогал стариков. Сделку закрепили крепким чаем и душевной беседой, в которой Одзима блистал красноречием и вежливостью. Договорились, что старики пропишут его у себя. А дед Сема пообещал помочь с обустройством коммерческих дел Василия как вольного обувных дел мастера. Хозяйствовали старики над двумя козами и двумя разноцветными котами. В общем, обе стороны друг другу понравились и отношения впоследствии переросли даже в некие дружеские.