Посетительница ещё несколько минут говорила о том, что она думает о сотрудниках музея, допустивших такую ситуацию с Айвазовским. Наконец старушке наскучило скандалить, воцарилась долгожданная тишина.

– И все-таки сам-то Айвазовский где? – вдруг тихо произнёс молчавший все это время «одноклассник» Коля.

– Сам Айвазовский??? – Ирина Васильевна подняла на него свои грустные зелёные глаза и всхлипнула. – Печально, но… Сам Айвазовский скончался… Я сожалею…

В один из залов вошли два мальчика. Скорее всего, братья. Старшему лет двенадцать, младшему около десяти. Симпатичные умные лица. Мальчики затеяли занимательную игру – старший становился у одной из картин, стараясь заслонить табличку с названием, младший вначале рассматривал картину, а затем пытался дать ей своё название. И, если название приближалось к авторскому, получал очко в игре.

Ребята подошли к картине Перова «Гитарист-бобыль».

Младший мальчик рассмотрел работу и стал описывать увиденное удивительно точно и тонко.

– Тут на картине одинокий и очень несчастный мужчина. И играет он от тоски на гитаре…

Тем временем в зал вошли три девушки неопределённого возраста – от двадцати до сорока… Были они ну очень, как сегодня говорят, оттюнингованно-гламурные. Смотреть – одно удовольствие.

Одна из них встала между мальчишкой и картиной, которую он рассматривал и громко прочла название «Гитарист-бобыль». Причём в слове «бобыль» сделала ударение на первый слог.

– Девочки, – лениво пробормотала она, – вы знаете чё это за гитарист это такой? Называется бобыль? Я не знаю. Гитарка у него маленькая такая. Это может как укулеле? Гитарист-укулель. Но нет – бобыль… не знаю чё это.

Мальчик, обзор картины которому заслонила дама, воскликнул, обращаясь к брату:

– Я почти угадал! Бобыль! Одинокий человек!

– Да ладно, – почти хором воскликнули девушки.

Повисла пауза. Мальчик повернулся к девицам и тихо произнёс:

– Бобыль – это одинокий мужчина, человек без пары…

В Белоколонный зал вошёл приземистый мужчина в цветных шортах и футболке с логотипом «Газпрома». Шёл он медленно, вразвалочку.

– Ну привееет! Ну ни фига себе цари жили! – произнёс он и тихо присвистнул.

Наталья Васильевна, музейный смотритель, симпатичная аккуратная женщина элегантного возраста, насторожилась, встала со своего смотрительского стула и заняла оборонительную позицию. Стаж работы у Натальи Васильевны большой, она тонко чувствует «сложного» посетителя, а это особый смотрительский талант.

В левой руке посетителя болтался полиэтиленовый пакет, в правой он держал небольшую пластиковую бутылку с оранжевым содержимым.

– Блиииин – протянул мужик и глотнул из бутылки.

Благовоспитанная Наталья Васильевна содрогнулась. Заметив, наконец, её, стоящую в центре зала и пристально за ним наблюдающую, мужик произнёс:

– Здравствуй, мать! Это я красоте так удивляюсь. Красота прям дикая!

– Здравствуйтттте – ответила Наталья Васильевна, делая акцент на «ттте».

Мужик тем временем подошёл к смотрительскому стулу, тяжело плюхнулся на него, и, вздохнув, отпил из своей оранжевой бутылки.

– Уберите, пожалуйста, бутылку, – обратилась к посетителю Наталья Васильевна.

– Куда?

– Куда-нибудь. Куда хотите.

– А я никуда не хочу. Я пить хочу.

– Нельзя. Спрячьте жидкость, пожалуйста.

– Мать, это ж сок. Апельсиновый. От него одна польза.

– Я не мать. Я музейный смотритель.

– Не мать? Жаль. А такая симпатичная была б мать. Не познала, значит, радости материнства, – проговорил мужчина и снова глотнул из бутылки.

– Всё я познала! Спрячьте сок! – чуть громче повторила просьбу закипающая Наталья Васильевна.