Выгибаюсь, чтобы полнее ощутить влажный жар вобравшего грудь рта, острое удовольствие от играющего с соском языка, а второй в это время бесчинствует между моих безвольно разведенных ног.

Кружит вокруг клитора, гладит едва ощутимыми прикосновениями, потом неожиданно надавливает. Быстрее, ярче, острее.

Под веками вспыхивают разноцветные искры, в ушах шумит, сердце, кажется, вот—вот вырвется из груди.

Язык соскальзывает ниже, проникает внутрь. Я ощущаю его гладкость, гибкость, мягкий напор, которому хочется подчиняться, податься вперед, чтобы продлить томное удовольствие.

В груди клокочет вскрик. Он уже готов сорваться с губ, когда в рот проникают пальцы. Я втягиваю их жадно, скольжу языком, очерчивая длинные фаланги, и распаляю себя еще сильнее.

Мне жарко. Безумно жарко. Хочется всего и сразу. Поцелуев, проникновений, прикосновений губ ко всему телу.

Горит уже не только в груди. Пылают щеки, уши. В животе, совсем рядом с тем местом, где хозяйничает бесцеремонный язык, словно скручивается тугая пружина. До боли, до слез.

Хочется стиснуть зубы, но пальцы двигаются, дразнят, и я с жадностью их принимаю.

Язык выскальзывает из меня. Хочется стонать от разочарования, но он возвращается к клитору и снова начинает кружить. Дразнит короткими прикосновениями, распаляет длинными горячими росчерками, еще туже закручивает пружину настойчивым давлением, пока ослепительная вспышка не прошивает с ног до головы.

Меня перетряхивает.

Вздрагиваю и распахиваю глаза.

Соседи подозрительно косятся, а я чувствую, как пылают щеки.

Вот это поспала, так поспала. Надеюсь, что хоть не стонала и не устроила попутчикам эротического аудиоспектакля.

Встряхиваю головой, чтобы прикрыть волосами пылающие щеки. Смотрю в окно.

Вокзал. Перрон.

В толпе встречающих мимо окна мелькнули пепельно-белые волосы и алый жакет – маму можно узнать везде.

Как всегда, только поезд останавливается, все сломя голову бегут к выходу, не считая нужным дождаться, когда проводница откроет дверь, но на меня все же подозрительно косятся. Что я такого делала во время своего развратного сна? И ведь не спросишь. Одно хорошо – больше ни с кем из них встречаться не придется.

Тюки и баулы едва не падают на голову, сумки и чемоданы ставят прямо на ноги. Ну не люди, а стадо бизонов какое-то.

Выжидаю, когда, снося все на своем пути, соседи освободят купе, и только после этого вытаскиваю свой чемодан.

Не успеваю распрямиться, в купе появляется шкафоподобный амбал, примерно два на два метра.

Еще этого не хватает. Поездные маньяки. Только их после моего сна и не хватало.

– Вы кто? – отшатываюсь к окну.

Ни слова ни говоря, шкафоподобное существо приближается и пытается отобрать у меня чемодан.

Еще чего!

У меня там платье, купленное специально для свадьбы. Кучу денег стоит. И на него всего равно не налезет.

– Выметайся, или позову на помощь, – взвизгиваю и мертвой хваткой вцепляюсь в ручку чемодана, но упертый шкаф не отпускает и тянет на себя.

– Игорек! Ты уже здесь?! – из-под локтя бугая высовывается блондинистая голова мамы. – Лялечка, что ты вцепилась в этот несчастный чемодан? Отдай его Игорьку и пойдем скорее. Мне не терпится посмотреть на твое лицо.

Значит, действия шкафа санкционированы. Что же, хорошо, не придется самой тащить багаж по узкому коридору.

Отпускаю ручку, и немногословный Игорек молча выходит из купе. Может, он немой?

Не успеваю сделать и шага, мама виснет у меня на шее.

– Лялечка, как же я по тебе соскучилась.

Верится с трудом.

Ни на минуту не выпуская мой локоть, мама неумолимо тащит меня на улицу. На перроне терпеливо дожидается Игорек и предупредительно подает руку, когда мы едва не вываливаемся из вагона.