И между политической трескотней в битком набитом зале дворца Мютюалите, где французы беззастенчиво дымили крепчайшим табаком Gitanes, они бродили по улочкам. Хотели попасть в Лувр, но не попали.

Напросились посетить кладбище Пер-Лашез, могилы коммунаров.

Нашли стену, у которой генерал Галифе расстреливал всех, у кого руки были в порохе. Или пахли порохом. Косарев пытался представить, каково людям под оружейным дулом. И бабушка маме через годы рассказывала, как Саша сорвал с виноградной лозы листок и положил между страниц блокнота, на память.

Мария Викторовна была, по ее словам, потрясена, потому что «рациональной натуре Косарева было чуждо проявление сентиментальности в любой форме. Даже если это чувство и было в какой-то мере свойственно ему, то он умело его прятал…»

Всего через пять лет, сидя в одиночке Внутренней тюрьмы НКВД, Косарев даже представить не мог, что происходит с его женой. Он мог только фантазировать. И если б он веровал, мог только молиться за нее.

Но для Саши Косарева и его поколения Бога не существовало.

Где была в это время Мария? В общей камере на той же Лубянке. Сидела на полу, замерев, прислушиваясь к разговорам сокамерниц.

Однажды ночью она услышала из-за стены характерный кашель и узнала его. И заплакала: папа! Так мог кашлять только один человек на свете, ее отец. Виктор Иванович Нанейшвили. Значит, они взяли и отца. Она не знала, что в ту же ночь, когда и их с мужем. А что же тогда стало с ее единственной дочерью, восьмилетней Леной?

Все было в тумане.

Отца Мария больше не увидела, не было с ним очных ставок. И еще очень нескоро в северной ссылке узнает она, что отца ее, как и мужа, тоже расстреляют, но узнает десять лет спустя.

Виктор Нанейшвили был расстрелян 22 марта 1940 года.

Покашливал в одной камере Виктор Иванович, которого мучил хронический бронхит еще с царских времен. В другой – вполголоса разговаривала с женщинами Мария. Потом ее уводили на допрос.

Косарев мучился за нее тревогой. И не напрасно. Пока ему давали передышку от побоев, Марию вели по коридору конвоиры, заводили в кабинет. И услышав, что она ни на какие вопросы отвечать не собирается, ставили ее в центр круга пытальщиков, лапая за все места, избивая по очереди.

Не час, не два, бывало, всю ночь продолжались унижения и побои.

Маше посреди допроса снова и снова устраивали «пятый угол»: четверо следователей, встав квадратом, швыряли женщину от одного к другому.

– Ты будешь говорить?!

– Мне нечего вам сказать!

И швыряли снова, пока она не падала на грязный линолеум, тогда били ногами до потери сознания.

Чего они хотели? Компромата на генсека ЦК комсомола. Чтобы Мария Викторовна даже ничего не сочиняла. Не утруждала себя версиями. Просто подписала уже сочиненные Шварцманом и Родосом «показания», где ее муж якобы высказывался против Сталина, Берии, критиковал советскую власть. А все государственные секреты посылал почтой в Варшаву, на оперативный адрес польской внешней разведки. А также – что связался с троцкистами, которые планировали убить Сталина.

Бабушка молчала. Она была настоящий стоик!

Тогда являлись следователи-психологи НКВД в хороших костюмах и галстуках, принимались ее убеждать. Она защищает своего мужа, отпетого негодяя, врага государства. Но это ладно. Допустим, муж враг и Мария Нанейшвили разделяет убеждения Косарева. Это нормально. Жена врага не может не быть врагом. Но в курсе ли она, кто такой Косарев как человек? Какую жизнь он ведет вне дома? Сколько у него в Москве квартир для свиданий? Он же изменял ей на каждом шагу! Показывали грубо смонтированные фотографии с голыми комсомолками, ржали, матерились.