Поэтому она получает диплом экстерном. И становится референтом по Франции в Наркомате иностранных дел у Литвинова.

Бабушка была человеком крайне самостоятельным, очень амбициозным, независимым, таковы женщины в нашей семье, поэтому и моя мама впоследствии стала беспартийным главным редактором журнала, а моя дочь сумела стать юристом в Германии в наши дни.

Когда Мария приходила в организации по долгу службы в Наркоминделе, ей предлагали поесть, настолько она была худенькая и от всех на работе пыталась скрывать, чья она жена.

Дед не владел никаким языком, так, немецким через пень-колоду, немецкий был в моде, – Рот Фронт, камрад! А Мария свободно владела французским. Такие люди, как она – члены партии, да еще со знанием языка, – были нужны власти.

С другой стороны, вне наркомата ей завидовали, ее побаивались, на нее готовы были донести в любую секунду, увидев с иностранцем – а инженеров из Европы и Америки в Москве тогда было пруд пруди! – и заслышав французскую речь.

В этом смысле обвинить Марию, что она агент французской разведки было бы запросто! Это гораздо более правдоподобно звучало бы, чем обвинять в шпионаже Косарева!

Косарев был азартен и быстр. По организаторским способностям и умению схватывать и переосмысливать килограммы документов в сутки – уникум, самородок.

Маша нетороплива, проницательна и спокойна. В те годы она любила одеваться красиво. Даже за руль садилась в узкой юбке и на каблуках.

Ей нравился комсомол, нравилось носить такой бренд, как юнгштурмовку, и, может быть, петь хором «Дан приказ ему на запад», но она была осмотрительна, наблюдательна и часто, слушая рассказы Косарева, советовала ему, как лучше поступить. Без фанатизма и азарта. По уму.

В январе 1933-го в Германии пришли к власти нацисты, а в сентябре Мария поехала с Косаревым в Париж на Конгресс демократической молодежи против империализма.

До конгрессов ли было, когда Германия уже стала насквозь коричневой? Но устроили, потому что точно предсказать даже ближайшее будущее не мог никто. Только через семь лет немцы войдут в Париж. А пока на конгрессе собрались и леваки, и социал-демократы, и троцкисты, и анархисты. Было полно шпиков из числа русских эмигрантов, белоэмигрантов, как их называли в СССР.

Из Советского Союза вместо экспертов, специалистов по направлениям Косарев привез рабочих и колхозниц: автомобилестроителя, модельщицу, механизатора, доярку. Мария Викторовна числилась в советском списке «инженером», хотя и была инженером по первому образованию.

В Париже на советских делегатов смотрели как на диковину. Там знали, что писали во французской прессе: Советы рвались вперед, строили кучу заводов, жилье, армию и флот. Их аэростаты поднимались на неслыханную высоту и ставили мировые рекорды. Их самолеты пересекали Северный полюс. Очерки Ромена Роллана и книжонка Фейхтвангера о «советском чуде» лишь разогревали любопытство к сталинской империи.

Советский Союз на Западе был в тренде.

Под влиянием этой моды началась реэмиграция, и многие русские – конечно, не из числа Белой гвардии, не казаки и не политики, а обычные интеллигенты, журналисты, писатели, – поддались на обещания и вернулись домой.

За редким исключением, всех их ждали муки мученические, тотальное унижение и лагеря ГУЛАГа.

Конечно, Косаревы в Париже были счастливы.

К тому же они были еще очень молоды и энергичны. Они проходили пешком по Парижу десятки километров. Однажды они опоздали посетить Лувр, потому что присели в кафе, усталые, голодные, и Косарев получал такое удовольствие от всего, что не смог вовремя оторваться от рюмочки водки и солёных огурчиков, как рассказывала мне бабушка.