– Вот (смекнул) незадача.

Раз в зоопарке Винсеннского леса я присутствовал при совокуплении слонов. Толстая мешковатая шкура колоссального олифанта была покрыта пучками седых волос, а слониха весёлая мелкая, всё завивала в эструсе кренделем хобот. Их половой диморфизм впечатлял. Толпы пизданутых от безделья зевак в сопровождении безмозглых, как мартышки, спиногрызов яростно с гоготом щёлкали и снимали спектакль при помощи видеокамер. А я, козёл, отвернулся. Отвернулся, а потом говорю себе, парень, какого хера ты харкаешь чистой слюной, никогда больше, мудак, и нигде этого не увидишь! Повернулся, стою. Обмахиваясь ушами, самец-левша поводил разновеликими бивнями. Его сопливый, как осьминог, метровый член скользнул по боку слонихи (Акелла промахнулся). Глазёнки мастодонта хитро поблескивали (наколол вас, мол, дятлы!). В толпе с хохотом зааплодировали.

Краснея, как простуженный нос, я вскочил со скамейки. Ужасно (думаю), но они мне были противны, даже омерзительны. Я боролся с собой, пытаясь засунуть в жопу брезгливость, как фокусник засовывает в кулак синий платок. Но фокус не ладился. Я опять плюнул. Я сел на лавку. Я старался ничего не почувствовать. Но они всё равно, эти бациллы, они всё равно, суки, шевелились у меня под одеждой и щекотали мне кожу.

Я оперировал ложными категориями, как сказала бы Эльза. Какой облик! Человек, каков бы он ни был. Особенно если. Аккуратно и чисто. Чистоплюи, вроде, меня. И т.д. Но в данном случае. В данном случае был сделан выбор, потому что выбор у них всё-таки был.

– Эй (крикнул я, но отвернулся)!

Я мерил платформу, шевеля мозгами почти вслух. Нет, я именно раскидывал умом в полный голос. Я должен был обязательно рассудить. Нет, ты (думаю) рассуди, что хорошо, а что плохо. Нет (Филипп), ты отдели зёрна от плевел. Я ходил, отделяя зёрна, и топтал плевелы. Нельзя запретить бродяжничать, пить, медленно или сразу уничтожить себя. Человека не спрашивают, хочет ли он рождаться, поэтому у него есть полное право отбросить копыта без всякого разрешения. Никто не имеет права, никто. Никто!

– Кто ты, Филипп (спрашиваю), ты кто?

– Я (говорю) прохожий.

– Вот именно (говорю), Филипп. Посиди.

Фу, я даже вспотел! А иметь бы волшебную лампу… взглянуть бы на них изнутри… чёрт его знает, что бы открылось тогда. Может, увидели бы мы крылья и ещё десяток других, точно таких же, которые вьются над нашими черепами, как птицы.

В прибывшем поезде подкатил Шина. Он был одет так. И вот так. На шее фотоаппарат, в руке был пакет темно-зеленого цвета. Мarx & Spenser. Шине был без понтов, но ему было трудно смешаться с толпой, тем более, с толпой голодранцев. Увидев бомжей, он пошёл в противоположную от меня сторону, но за ним привязался подземный странник. По библейскому обычаю он был в рубище, босиком, но в ковбойской шляпе, видимо, оставшейся ему от детской мечты.

Шина поморщился. Ему не были противны эти люди, он, в отличие от меня, не был брезглив. Клошары просто крошили его планы, какими бы мелкими они ни были. Вот чего Шина не любил. Планы его должны были осуществляться с пунктуальной точностью, иначе это были уже не его планы. Он сунул бомжу сигарету и, давая тому прикурить, заглянул под шляпу так, что я чуть не заржал на всю станцию. Поймав мой взгляд, Шина кинул пастыря и, как ни в чём не бывало, пошёл в головную часть платформы. Тот последовал за ним. Его рожа была, как жопа у обезьяны.

– Amigo (язык странника плутал и, наконец, заблудился окончательно), amigo! Ecoute-moi! Camarade [9].

Не пропуская поездов и не делая обманных манёвров (на работу я уже опоздал), мы напрямик двинули на Denfert-Rochereau. Когда мы усаживались в тачку, Шина скорчил козью морду.