Позвонив в звонок, он надеялся, что ему будет предоставлена возможность хотя бы высказаться. Его сердце бешено заколотилось, тут же разлив неприятное тепло по всему телу. Защелка замка грозно цокнула, отдав эхо по всей парадной, и дверь отворилась.

– Анна, я хочу с тобой поговорить.

– Вот беда, – с насмешкой в голосе отозвалась девушка. Однако дверь не закрыла.

– Я понимаю, что извиняться мне не имеет смысла, да, наверное, такое и не подлежит прощению…

– Хоть что-то ты понимаешь, – перебила его Анна.

– Прошу, – проскулил юноша и взглянул на нее жалобными глазами.

– Входи.

За год в квартире ничего не изменилось. Все те же светлые, обшарпанные временем стены, мебель из темного дерева, даже тот же желтый чайник на плите.

– Чаю?

– Буду благодарен, – улыбнулся юноша.

Когда он вошел в кухню, увидел остатки праздничного ужина в духовке. Он вспомнил, что за весь день ничего не ел, но, понимая его нынешнее положение нежеланного гостя, говорить ничего не стал.

– Как вы отпраздновали?

– Если ты собираешься и дальше все свои реплики адресовывать моей духовке, то можешь даже не пытаться наладить со мной диалог, – рассмеялась Анна.

Что-то сильно кольнуло его в сердце. Он помнил этот смех, такой искренний, звонкий…

Анна накрыла на стол, поставив пришедшему гостю еду, а себе чай.

– Зачем ты здесь?

– Я должен говорить все сразу и прямо?

– Да, от твоей лжи я уже устала.

– Анна, я никогда тебе не лгал.

– Это с какой стороны посмотреть, – грустно вздохнула девушка.

– Я вернулся в Петербург. Надолго.

– Ты полагаешь, из этого следует…

– Да, – перебил юноша.

– Ты обидел меня. Предал всё мое искреннее чувство, все мои моральные убеждения, в которых сам же со мной был согласен. Знаешь, с чем ты меня оставил?

Он грустно покачал головой, не смея поднять на нее глаза.

– Разочарование, – Анна помолчала. – Во всем и во всех. Ты научил меня не доверять никому, во всем сомневаться, хотя я вовсе не хотела этому учиться.

– Это было моей ошибкой. Я не хотел.

– Но ты это сделал. Нет, это не измена, но прямое и неоспоримое предательство.

Анна не чувствовала ни злости, ни недоумения к этому человеку. Она ощущала лишь острую, глубокую обиду в своей душе. Она просто не понимала, за что на ее сердце была оставлена эта рана. Может, она сделала что-то не так?

– Доедай и уходи.

– И ты не переменишь своего решения?

– Нет, больше ты от меня ничего не услышишь. Исчерпано.

Исчерпано. Эта реплика Анны еще долго не давала молодому человеку спокойно спать.

Выйдя из ее дома, он отправился к себе. На улице было холодно, поднялся буран. Из-за снежных вихрей нельзя было разглядеть, куда ступала нога.

На дорогах было еще довольно много машин, люди возвращались по домам после тяжелого рабочего дня. Город впадал в своего рода ночную спячку: непроглядная темнота уже спустилась на его проспекты, снег, метавшийся из стороны в сторону предупредительными порывами, словно прогонял людей с улицы. Проходя мимо одного из каналов, пересекающих Невский проспект, юноша остановился. Он вслушивался в завывания злого ветра и, словно подхваченный его порывом, унесся в свои мысли. Из этого своеобразного транса его, замерзшего и дрожащего, вывел треск толстого льда, что раздался эхом по всему холодному, в тот миг неприветливому Петербургу.

Холодным декабрьским вечером из парадной старого желтого дома вышел человек по фамилии Бернштайн. Его выпившие товарищи пошли себе прямо, распевая во весь голос незнакомые ему песни. Он же, абсолютно трезвый, тут же почувствовал ледяной укол слабого ветра, который, казалось, становился все сильнее. Он был фигурой незаметной, даже в кругу своих так называемых друзей, но особо не расстраивался. Сейчас это было на руку.