– Держи, что стала? – крикнула пробегающая мимо медсестра, и я поняла, что тут никому нет дела до моих гуманитарных рефлексий. В лучшем случае отодвинут к стенке мой красивый труп и пойдут дальше больных спасать.

Я передумала падать в обморок и схватила электрика за ногу. На вторую упал медбрат, на живот – медсестра. Кое-как мы его зафиксировали, пока Валерий Иванович делал укол и вынимал спицу.

Потом мы перешли ко второму столу, и я увидела, как выглядит мениск внутри разрезанной вдоль ноги.

Потом мне сунули в руки таз с тампонами, плавающими в розовой жиже в месте с какими-то ошмётками, который велели вынести вон и помыть.

Потом я ползала под операционным столом, собирая инструменты, разлетевшиеся с лотка, который кто-то нечаянно толкнул.

Потом – не помню…

Больше четырех часов мы работали в операционной, не отлучаясь даже в туалет.

Вернувшись в ординаторскую, я поняла, что не чувствую ни рук, ни ног, ни головы. Хотелось пить, воздуха и водки. Стакан.

Валерий Иванович открыл шкаф, и я увидела донышки коньячных бутылок – в два ряда.

– Вот, – сказал он. – И хоть бы одна сволочь колбасы подарила!

Мы выпили коньяку – прям так, без закуски – и мне полегчало.

Интервью состоялось: он рассказал мне о том, как в советское время работал полевым хирургом, делая операции прямо в палатке или даже в вертолете, и как эти навыки помогают ему выживать в условиях, мать ее, перестройки. Но все, что он говорил, воспринималось после работы в операционной совершенно иначе.

И юбка – я это прямо физически чувствовала – была слишком коротка. Мне явно не хватало белого халата.

– Красивые у тебя ноги, – сказал он на прощанье, и мне захотелось провалиться сквозь землю, – но не интересные.

– Почему? – изумилась я.

– Ровные слишком. Ни разу не ломаные…

Обожаю профессионалов.

18. БАБУШКИНО ПЛАТЬЕ.

«Выйти замуж не напасть, как бы с мужем не пропасть», – сказала моя бабушка Липа, когда я гордо сообщила, что не далее как завтра, выхожу замуж, и она, конечно, была права, моя ныне покойная бабушка.

В свои 17, как это часто случается с девушками в 17, я не верила в то, что в принципе могу быть кому-то нужна. Первый любимый предал меня самым пошлым образом, женившись на другой (см. главу «Белая рубашка» ниже), поэтому я ощущала себя некрасивой, ненужной, глупой неудачницей, которой надо соглашаться на любой вариант, ведь всё равно лучше уже не будет.

Дима, высоченный поэт с байроническими замашками в жёлтых ботинках и кожаном плаще до пят, появился в моей жизни случайно. Подруга пригласила на какую-то пьянку каких-то незнакомых людей по поводу возвращения из армии какого-то неизвестного парня – ну, я и пошла. Мне тогда было всё равно, куда и с кем идти.

На пьянке все сначала пили какое-то сладкое вино, потом появилась бутылка рома «Гавана Клуб», а потом я проснулась и увидела, что за окном – утро, а рядом лежит кто-то большой. Одетый. Я осторожно заглянула под плед – моя одежда тоже была на месте.

Как выяснилось позже, Дима, обнаружив моё жалкое положение, взял меня под свою защиту и всяко спасал.

Потом мы несколько месяцев «гуляли», то есть ходили по улицам читая друг другу стихи, а потом он позвал меня съездить в Ялту.

Не знаю, почему меня отпустили родители, мне ведь было всего 17, я только что поступила на журфак, и, по идее, все эти глупости были не к месту и не ко времени. Но факт остаётся фактом: мы улетели в сентябре к винограду и персикам, а вернулась я, дав обещание стать его женой, хотя никаких чувств, кроме признательности и благодарности, к нему не испытывала. Отказаться от своего обещания я намеревалась ближе к осени, когда вернусь из студенческого колхоза.