– А что? Он даже очень выглядит…

– Да… не курит! А жену уродину взял, не мог найти покрасивее.

– А чем она тебе не нравится?

И как раз по телевизору – фильм, и Рената Блюме в главной роли.

– Вот, пожалуйста, тощая.

Читает по-немецки.

– А то мы ещё не слышали, давай-давай.

– У него голоса нет. О, в горах… Гойко Митич. Немецкий журнал? Эль кАнтор…

– Эль кантОр…

– Какой проходной балл был в педагогическом? Две мои знакомые поступили. Два года назад – 22 балла.

– Она очень даже ничего в «Марксе».

– Весь фильм испортила. Маркс – красавец мужчина, а она…

– Красавцы тоже бывают…

– «Гармоника»… Почему не гитара, не балалайка?

– Паша, ты что, веселишь нас на целый месяц?

Смеёмся. Как он смеётся! Здесь, у нас, он никогда так не смеялся. При мне он вообще никогда не смеялся.

– Я же не смеюсь над твоим Высоцким, ничего не говорю про него, а ты…

– Обиделась…

Иронично так.

– Хорошо, что испанский, а не немецкий.

– А распределение? С английским? А где работать?

– В «Интуристе». 180 рублей.

Смотрю на него. Он через секунду улыбается. Понял.

– Паша, у меня слов нет.

– А, ну всё понятно. В школе-то 120 рублей. Нет, я никогда не чувствовал в себе педагогического призвания.

– Только в школу… Хоть 90 рублей. Нужно быть там, где не получается. Хотела тебе показать одну статью… в газете.

– Я не люблю такие вещи.

– Вот, всё равно… прочти.

Читает. Смотрю на него. Какой он…

– Я не люблю такие вещи.

Потягивается, как молодой кот.

– Ясно.

– Ой, у меня ключи остались в пиджаке. Я передам с кем-нибудь.

– Я, может, приеду?

– Зачем тебе ездить второй раз в общежитие в такую даль… Я передам с Комиссаровой.

– Хорошо… Так и не переписала из «Огней Болгарии»… А ты читал?

– «В доме Владимира Высоцкого»? Нет ещё. Мне только твоя мама сказала.

– Не люблю Вознесенского. У него трудные стихи.

– А ты читал «Озу»?

– «Узу»?

– «Озу».

– Что-то из древней поэзии?

– Нет. Я вот сейчас тебе найду.

– Нет, не надо.

Достаю ему пластинку Тухманова: три штуки купила.

– Три рубля?

– Если тебе не жалко 90, почему мне должно быть жалко три?

– Но я ведь не купил.

– Но купил бы?

– Конечно.

– Ну вот… Лена, достань-ка мне ту серую тетрадку.

– Там – что?

– Высоцкий. Сейчас… Сейчас мы и его просмеём. Ты посмотри на него, раскритиковал Дина Рида. Зато Дин Рид за мир боролся.

– Побрили его – и в тюрьму.

– Почему обязательно побрили?

– Выгнали из Америки, так он – в ГДР.

– Там у него вилла. Это я так думаю.

– На одном этаже живёт Рената Блюме с вот такими глазами, на другом – он с гитарой.

Смеёмся. Как хорошо с ним смеяться. Я его не боюсь.

– Ну, я пойду.

Я молчу. Он берёт «дипломат». Стоит рядом со мной. Я сижу за столом. Смотрю в окно.

– Ну, давай письмо.

– Вот.

– Тетрадь?

– Да. Писала всю ночь.

– Письмо писала всю ночь?

– Я люблю писать длинные письма.

– Я люблю получать длинные письма.

– Я тоже люблю получать…

Берёт письмо, кладёт его в «дипломат».

– Счастливо оставаться.

Выходим в коридор.

– Как дела с учёбой?

– Всё нормально. Испанский, военный перевод…

– Это хорошо, что нормально.

– Если мама будет спрашивать, скажи, всё нормально, настроение отличное.

– Ты не знаешь, почему Лена Комиссарова осталась на второй год?

– Не знаю. Сейчас их группу расформировали.

– Да, печально, что их группу расформировали… Ну, я когда приеду, сразу зайду к тебе.

– Хорошо.

Снимаю с вешалки куртку. Выходим.

– Сегодня тепло.

– Да.

– Интересное кино идёт в «Сормовском», про итальянский фашизм. «Я боюсь». Не то что про любовь.

– Я уже полгода в кино не была.

– Нет, я часто хожу.

– Наташа, знаешь, что может получиться этой зимой, понимаешь, в том году, говорят, «ленинский» призыв. В морфлоте – четыре года, а так – три. Лучше бы меня забрали в декабре. Чего тянуть кота за хвост. Всё равно заберут.