Дико, чудовищно то, что я говорю, но как это поднимает душу. Тут не наслаждение зрелищем; тут – страдание, глубокое, сильное, но и красивое, величественное, как страдание при чтении или созерцании безумного короля Лира или Эдипа.

Это безбрежное море… этот черный мрак… эти зловещие льдины… этот погружающийся в бездну могучий гигант… эти руки… руки, с мольбой протягивающиеся из воды… эти весла, их отталкивающие, и эти фигуры, спокойно и величественно ожидающие своей гибели…

О, жить, жить, чтобы знать таких людей, чтобы научиться умереть как они!!..

16/IV. Нет, скучно без г-жи Мысли! Буднично… Нет упоений, нет восторга, нет сладких мук… Да, в прошлом они кажутся сладкими.

Скучно! Alltags Erinnerung!..246

18/IV. Была сегодня у Короленки в «Русском богатстве»247. Ожидала увидеть высокого, статного мужчину с черной окладистой бородой и черными глазами, каким знала его по портрету, а навстречу мне поднялся небольшой старичок, сгорбленный, глуховатый.

Когда я заглянула в указанный мне кабинет, где он принимал, я подумала, что ошиблась, попала не туда, т. к. никак не могла ожидать, чтобы сидящий за письменным столом простоватой наружности седой старик был Короленкой. Но это был он, и я тотчас же узнала его по взгляду, спокойному, доброму, умному, внимательному взгляду, от которого все лицо его сразу стало иным: мягким и необыкновенно привлекательным.

Короленко пригласил меня войти, я поклонилась и назвала свою фамилию. Короленко переспросил, приставляя руку к уху, чтобы лучше слышать, и не спуская с меня изучающего взгляда.

Я пришла с «Отживающей стариной» (описание поездки на Светлое озеро в прошлом году) и просила Короленко сказать свое мнение об ней.

Наговорила, конечно, кой-чего лишнего при этом, без чего свободно можно было обойтись, ну да ничего уж с этим не поделаешь: язык мой – враг мой. Что-то ответит!

Я, собственно, совсем не на то рассчитываю, что она может быть напечатана: по-моему, она длинна и скучновата, мало разнообразия, мало поэтического оживления, но мне интересно, найдет ли Короленко хоть какие-нибудь способности во мне. Если они есть, то они могут обнаружиться и здесь, мне кажется, хотя я сама совсем не удовлетворена рассказом: протокольно, и вообще это не то, что влечет меня к себе.

Порой мне все еще кажется, что я могу «выписаться», как лошадь «выездиться», порой же – что ни искры, ни проблеска литературных способностей во мне нет.

20/IV. Когда-то, еще до моего знакомства с Нестором Александровичем, я слышала, что он очень нелюбезен и даже невежлив с курсистками. Теперь я знаю его уже три года и потому смело могу сказать, что это не может быть правдой. Во-первых, он слишком воспитан для того, чтобы быть невежливым; во-вторых, он слишком добродушный и доступный для того, чтобы быть нелюбезным; наконец, в-третьих, могла не раз убедиться на опыте, насколько это чуткий и деликатный по душе человек. А что он не тает перед нашим братом и не говорит пошлых комплиментов – это верно, но это только к чести его.

За время нашего знакомства Н. А. приходилось видеть меня в разных положениях и в разных душевных состояниях: и когда я делала глупости, и когда я страдала неврастенией почти до невменяемости, и когда я находилась в чаду творческих восторгов (глупо! но это так), – и каждый раз мне приходилось только удивляться его снисходительности и необычайной деликатности в отношении меня.

Что я для него?.. Да ровно ничего. Раз как-то случайно судьба забросила меня на тот путь, по которому он шествовал в триумфальной колеснице, и он заметил меня и мою беспомощность, требующую постоянного участия, не отвернулся и не прошел мимо, а остановился, чтобы помочь мне.