Я люблю иногда на минуту зайти в церковь во время богослужения освежить старые чувства, но уже через несколько минут мне делается скучно. Так было и теперь. Хор стал вдруг довольно безбожно драть уши, архиерей и священники отчаянно загнусавили, живопись на стенах сделалась грубо-лубочной, запах ладана – приторным, а физиономии молельщиков – тупыми и деревянными.

Я вышла. На дворе уже порядочно потемнело, и всюду горели белые электрические фонари235. Небо совсем расчистилось, появился половинный месяц, и Нева стала (сделалась) молочно-голубой, как опал. Трудно сказать, когда была она лучше: час назад или теперь, когда в ней отражались, обрамляя ее кругом, фонари и вся она точно застыла (застыла как зеркало).

Было очень хорошо! Я вполне насладилась прогулкой, но чувство какой-то неудовлетворенности и грусти копошилось где-то глубоко в душе. Собственно, вечерние пейзажи: эта дремлющая и грезящая тишина, – почему-то всегда оставляют его во мне.

А может быть, потому, что мне не удалось покататься в лодке? Тогда я больше слилась бы с природой, больше почувствовала бы себя частью ее, а не сторонним наблюдателем (ее роскоши)?

13/IV. Вчерашний вечер перенес меня на минуту в далекое прошлое первого года на Курсах, когда мы с Lusignan затевали журнал236.

Как это ни странно звучит, но у Пругавина его затея с журналом и, главное, его собственное настроение при этом мало чем отличается от нашего, и я думаю поэтому, что и из его журнала так же ничего не выйдет.

Конечно, он его пустит в ход; конечно, у него будут деньги на это; конечно, выйдут, может быть, 2–3, а то и все 12 номеров, но корней, мне кажется, журнал все-таки не пустит: нет в его программе определенности и неизвестно, кого и чем может он удовлетворять; всех понемножку и никого в частности. С одной стороны, Александр Степанович как будто хочет, чтобы журнал обслуживал религиозные нужды народа, для чего и название ему дал: «Религиозные искания»; с другой – в нем как будто должны помещаться научные изыскания о сущности религии, о психологии религиозного чувства, и хроника, и библиография, и художественный отдел на религиозные темы, и еще всевозможные отделы, всего числом, кажется, 15. И это при предположении выпускать журнал еженедельно! Можно себе вообразить, что за разношерстная мозаика должна из него получиться. Словом – совсем вроде нашего журнала. Все аккуратно (у нас, впрочем, аккуратности не было) расписано на бумажечках, придумано заглавие, составлено вступительное слово. А есть ли сотрудники? – Да они сами налетят как коршуны, чуть только узнают, что есть добыча, вроде нового журнала.

Все по-«интеллигентски»: масса энтузиазма, масса идеализму, бездна искреннего желания послужить на пользу ближнего, но дела, необходимой деловитости…

Прекраснейший человек Александр Степанович, с живой, хорошей душой, с горячим стремлением к добру, но все-таки вряд ли из его журнала выйдет что-нибудь живое. С каким увлечением, даже страстностью говорил он вчера о своем предприятии, с какой любовью и нежностью держал в руках эти чистенькие, аккуратным почерком исписанные листки! Как будто в них уже все и заключалось, как будто они были уже тем, к чему он стремился.

Несомненно, он увлечен своей идеей; увлечение это само по себе прекрасно, но доверия мне не внушает: слишком знакомо оно мне самой, слишком понятно, и я уже знаю теперь, что дела из такого рода увлечения не выходит. Это как бы увлечение для увлечения, увлечение – как самоцель, и в этом все оно и разряжается.

За последнее время мне стало знакомо увлечение другого рода, более надежное, а то – прекрасно только как подготовительные шаги, только как украшение молодости и непонятных самому себе исканий.