– Вот видишь? – говорил он после, обжигаясь, заглатывая тушёную картошку – самое главное? произвести впечатление! И мы его произвели.

– По-моему, глупое впечатление.

– Не важно! – возбуждённо продолжал Марек, яростно тыxf вилкой в котлету. – Надо, чтобы женщина тебя заметила. А впечатление, какое оно; плохое, хорошее, глупое... Хорошее, конечно лучше, но и глупое тоже сойдёт.

– Но ведь впечатление оставил ты, а не я, – продолжал сомневаться Илья.

– Опять не важно. Ты был со мной. В данном случае я представляю тебя. А то, что глупое, так это даже хорошо, вали всё на меня, дескать, дурачок, что с него взять. Свое мнение о тебе она составит потом, вот тут ты и постарайся, прояви себя героем. Я, конечно, и тут тебе бы мог помочь, но ты ведь не захочешь, а? – он, на секунду оторвавшись от котлеты, взглянул на Илью. – По глазам вижу, что не захочешь. Ну и ладно. По мне, так она тоща, как из Бухенвальда и к тому же слишком длинна, куда мне такую. Это тебе, ты вон, какой лось. Что ты таких тощих любишь? Нет, – продолжил он, снова взявшись за котлету, – не в моём она вкусе. Хотя сиськи, ничего.

– А тебе, – сказал ему Илья, допивая компот, – никто её кушать и не предлагает, харчись побыстрее своей котлетой, да болтай поменьше. Одни, мы тут уже сидим. Кстати, – вдруг вспомнил он – чем мы сегодня вечером, закусывать будем, деятель, опять коркой, что ли занюхивать?

– Не боись, – покровительственным тоном отвечал Марек. – Она, – последовал выразительный тычок кружкой с остатками компота в сторону раздачи, – будет закусывать сегодня с нами. Этих котлет, тебе сто штук принесёт.

В окошко выглянула толстая повариха.

– Долго ишо ждать вас, господа хорошие?

– Она что ли? – усмехнулся Илья.

– Дурак! – спокойно возразил Марек. – Идём мать, идём. Айн секунд! – и одним глотком допив компот, сгрёб пустые чашки. – Пошли, что ли развивать инициативу, май диа миа френд?

Они вышли со столовой и остановились в тенечке, крутя головами словно, подводные лодки, перископами.

– О! – сказал Марек, невежливо тыча пальцем. – Я её вижу, вон она!

Анна расположилась на травке, как на ковре, расписанном солнечными зайцами, рядом с двумя баками с водой и горой грязной посуды. Вид у неё был довольно скучным. Она вяло тёрла тряпкой очередную ненавистную чашку.

– Так, – бодро сказал Марек, – девушка наша созрела, и готова выслушивать любую чепуху. Ты иди к палатке, а я ей займусь. Сегодня я в ударе! – он зверски раздул ноздри. – Я чувствую охотничий азарт! Правда, роль у меня скорее охотничьей собаки. Я как спаниель, притащу тебе утку, а ты будешь её хавать. Чего только не сделаешь для друга... – и он бодреньким шагом, направился к кухне, пиная по пути чёрные сосновые шишки.

От палатки Илья видел, как Марек подошёл к Анюте и даже услышал, как он её о чём-то спросил. Она подняла голову, несколько удивлённо посмотрела, что-то односложно ответила и опять занялась своим делом. Он опять спросил, надоеда, и ей опять пришлось отвечать. Потом, он видимо завёлся, и уже тарахтел не останавливаясь. Анна, как Илье показалось, озадаченно, некоторое время смотрела на него, и даже перестала мыть посуду, потом вдруг расхохоталась, откинув голову назад. Затем, Марек показал рукой в сторону Ильи, и они вдвоём, вдруг посмотрели на него. Илья густо покраснел и быстро, как бурундук, юркнул в палатку.

– Идиот! – с тоской подумал он. – Кому доверил? Этому трепачу... О горе мне! Он же гад сейчас меня опозорит не только перед ней. Перед всем лагерем опозорит! Да что лагерем, перед всем институтом. Пойдёт теперь трёп, что ты... Двадцатипятилетний мальчик, хотел познакомиться с девочкой, годиков двадцати с чем-то, три года не мог никак решиться... И вот послал свата, гада ползучего, волка позорного. Я же теперь мимо неё пройти не смогу, со стыда сгорю. И она тоже сидит, хи–хи–хи. Шалава, сразу видно, что шалава. А я к ней, нежные чувства: ах, какие ножки, ах, какая грудка. Тьфу, болван, идиот!