В нижней части картины, в более светлых, контрастирующих с общей гаммой тонах был изображён УАЗ-ик и стоящий рядом с ним человек. Вернее их контуры на фоне красно-оранжевого неба. И человек и автомобиль были проработаны не так детально, будто были призраками. Или некими образами из странного видения о возможном будущем. Мне казалось, что это два времени, прошлое и настоящее, которые разделяли картину пополам, буквально растворяясь друг в друге. Голова человека была поднята, словно он смотрит прямо на раскол. Но в то же время вдали виднелись еле различимые силуэты разрушенных многоэтажек большого города. Так что по замыслу художника он вполне мог смотреть и на них.

Я так и стоял напротив, чувствуя, как меня переполняют давно забытые эмоции. Страх. Щемящая тоска. Какая-то безысходность. Но в тоже время было и что-то светлое в этой картине. Какая-то призрачная надежда или просто философичное высказывание художника, что несмотря ни на что, жизнь продолжается.

– Это Айгуль рисует? – наконец-то смог выдавить я, спустя почти двухминутное молчание.

– Да, – буркнул барыга, не отрываясь от записей.

– Откуда она знает, как выглядел разлом? Сколько ей лет?

– Двадцать четыре, – отозвался Камиль, убирая тетради. – Годик был, когда бахнуло. Так что формально она Катастрофу застала.

– Годик?! И с такого возраста она так хорошо всё запомнила?

Барыга фыркнул и, двигаясь вдоль своей стороны прилавка, подошёл ко мне. Я совсем не заметил, как утратил бдительность и выказал свою искреннюю заинтересованность картиной. Это было ошибкой. Теперь я вряд ли вообще уложусь в изначальную пару монет.

– Мама у неё хорошая рисовальщица была. Областной союз совета художников возглавляла. Видимо, талант в генах передался, а теперь она просто со слов стариков рисует.

«Похоже, помимо слов, она ещё очень верно понимает их эмоции…» – подумал я и добавил вслух:

– Чего же она с таким талантом помидоры на полки составляет?

– Потому что её семья мне должна, – хмыкнул барыга, покосившись на картину. – Они двадцать лет под нашим покровительством жили. Мой отец был сильно обязан её отцу. Наказал заботиться об этой «творческой» семье и уважать их жизнь. Я этого вообще не понимаю, за что их уважать? Сидят, нихрена не делают, а ты им и воду, и еду. И с домом помоги, и с ремонтом машины. И всё за просто так. А они тебе на день рождения стихи или мазню какую-нибудь… Но с недавних пор всё чуть-чуть по-другому стало. Я тут дела в порядок привожу, вот и пришло время долги отрабатывать.

– И что, хорошо получается отрабатывать?

Камиль довольно улыбнулся и вытер уголки рта.

– Пока не очень, но мы это скоро поправим.

С этими словами его глазки заблестели особенно маслянисто, так что я вполне догадался, что он имеет в виду.

– Что же её родные думают по этому поводу?

– Да ничего. Мать похоронили недавно. Неделю назад поминки были. Она перед смертью очень просила, чтоб я о дочери позаботился. Так что надо позаботится…

Я вновь посмотрел на картину. Полумрак угла и рассеянные блики от цветных стёкол лишь усиливали мистический эффект. Мне так и казалось, что мазки кисти словно оживают и находятся в каком-то непрерывном рябящем движении.

– Так, время выходит же. Давай, решай, берёшь воду или нет? – деловито поторопил меня Камиль.

– Да. Возьму воду и картину.

– Четыре монеты, – тут же выпалил барыга.

– Четыре монеты за глупую мазню, которой здесь не место, если я правильно помню? – попытался возмутиться я, в глубине души понимая, что уже проиграл этот торг.

Камиль прищурился и выразительно на меня посмотрел.

– Ты на неё так долго смотрел, хочешь сказать, она столько не стоит?