А.А. Логачёв и Е.А. Маева ездили в Кисловодск. Я сопровождал их, когда самолёт стоял на обслуживании. Мы гуляли по его прекрасным паркам с их терренкурами, пытались попасть в Провал, прославленный И. Ильфом и Е. Петровым, но он был закрыт… на ремонт! Видно, инициатива товарища Бендера наконец нашла поддержку местных властей. О чём говорили Логачёв и Маева, не помню даже приблизительно. Меня интересовала оценка А.А. Логачёвым нашей грандиозной съёмки, половина которой уже была выполнена. Но об этом они не говорили, я же сопровождал их как молчаливый паж.

Магнитометр был более или менее отлажен, вернее, мы не знали, что ещё можно с ним сделать, и мы с Любавиным могли позволить себе разные прогулки. Ездили в Ессентуки, гуляли, дивились на огромный, хорошо окатанный валун Гром-камень, неведомо как там оказавшийся: вроде бы ледник досюда не доходил? Пили минеральную воду, мыли ноги в ручейке из Ессентуки № 17, вытекавшем из ничем не примечательного плохо обустроенного бюветика. Однажды отправились на гору Змейка южнее аэропорта, давно привлекавшую нас. Перевалили через неё, встретив по дороге несколько скважин с сильно сероводородной почти горячей водой. Начали спускаться по гладкому зеркалу скольжения тектонического сброса и попали в карьер как раз во время отпалки. Натерпелись страха, счастливо унесли ноги. Чуть ближе Змейки южнее аэропорта одиноко торчала скала Кинжал. Как-то, воспользовавшись свободным временем, я забрался на эту довольно высокую скалу. Небольшая, в несколько квадратных метров вершина была плоской, синевато-чёрной и тёплой от солнца. Я разделся и улёгся загорать, и вскоре безмятежно задремал, не заботясь, как буду спускаться. Не имя опыта скалолазания, не подозревал, что спуститься со скалы гораздо труднее, чем залезть на нее. Проснувшись, я спохватился, что даже не запомнил места, где перебрался со стены на вершину. Я лёг на живот и, высунув голову за край площадки, прополз по периметру, стараясь осмотреть стены. Их почти не было видно, только бесконечно далеко внизу желтела пожухлая трава. Сковывающий страх овладел мной. Страх, но пока не паника. Я решил немного подождать и свыкнуться с положением. Отец Фёдор из «Двенадцати стульев»? Не годится. Во-первых, у него была с собой колбаса, а у меня её не было, и это сокращало срок моего пребывания на скале. Во-вторых, его скала была у проезжей дороги, и за ним наблюдали десятки людей. В конце концов, как-то сняли его со скалы. У подножья моей скалы не только дороги, но и тропинки не было. Нормальным людям делать тут было совершенно нечего. Хочешь не хочешь, а рассчитывать можно было только на себя. Вспомнил, с какой стороны лез на скалу. Уже легче. Снова осмотрел стену уже в этом месте. Теперь спуск был более или менее понятен. Но перелезать с площадки-вершины на стену!? Вот главный ужас!!! Опять осмотрел спуск, теперь у самой вершины, первые опоры. Опускаю ноги, нащупываю первую опору, чуть ниже вторая, следующая… Земля уже близко, спрыгиваю. Поспешил, рановато, но обошлось! Как спокойно на земле!

Однако, вернёмся к съёмке. Каждый лётный день мы медленно, на четыре километра, продвигаемся на восток. Август застал нас в Грозном и оказался неудачным во всех отношениях. На самолёте отказала коротковолновая радиостанция, и её никак не могли наладить или заменить, а летать без неё было нельзя. Шли дожди. Грунтовый аэродром в Грозном размок, многочисленные сусличьи норы на нём превратились в заполненные водой ямы. Мы отсыпались и помаленьку возились со своим магнитометром. Из положенных ста часов налёта была налётана едва половина. Это было плохо и нам – камералка не получала премии, и экипажу самолёта – по известным им причинам. По обоюдному соглашению решено было недостающие часы приписать с тем, чтобы наверстать в последующие месяцы. Август кончился, и с ним закончились августовские неприятности. Непогода сменилась хорошей лётной погодой, радиостанцию то ли починили, то ли заменили и, в довершение всего, нам прислали нового командира по фамилии Степанов. Имени и отчества его к стыду своему не помню. Опытный лётчик полярной авиации, спокойный, выдержанный, неизменно доброжелательный. Превосходные качества нового командира раскрывались постепенно и в то же время с какой-то кинематографической стремительностью, как того требовали обстоятельства. Чтобы наверстать приписанные в августе часы, новый командир проявил невероятную работоспособность и организаторский талант. Нужно было в полтора раза увеличить дневной налёт и дополнительные заправки самолёта, не привлекая внимания авиационного начальства. Приходилось буквально заметать следы: взлетали в Минеральных Водах, летали на съёмке восемь-десять часов, садились в Волгограде, заправлялись, обедали и снова летали на съёмке четыре, а то и шесть часов, после чего садились в Грозном. Запомнилась одна из таких посадок. Подлетаем к Волгограду, переговоры по радио включены на внутреннюю связь в самолёте, поэтому мы их слышим. Степанов хорошо поставленным голосом: «Борт 3985 вне рейса. Подготовьте заправку без проволочек и обед на восемь персон». Сели, зарулили по кочковатому полю подальше от аэровокзала, чтобы лишний раз не мозолить глаза. Выскакиваем на землю, на свежий воздух, не повесив даже бортовой лесенки, и видим, как два халдея бегом катят по кочкам трап. Наш вид, потных, полуодетых, возможно, грязных, обескураживает халдеев: персоны, летящие вне рейса, для которых по радио заказывают обед, должны быть в светлых костюмах с красивыми галстуками, в дорогих летних туфлях, а тут… За обед командир расплатился талонами на бесплатное питание экипажа, большинство которых оставалось не использованными. Самолёт был уже заправлен, и мы взлетели прямо с этого кочковатого поля и полетели на съёмку.