Уже в темном небе вырисовывался силуэт грузного романского собора в Майнце, и через час я заснул во Франкфурте-на-Майне.

Как изменился Франкфурт со времени, когда Гёте описывал родной город на страницах своей автобиографии «Поэзия и Правда»[377].

Теперь это – огромная биржа Европы.

Древняя часть города с типичными средневековыми домами приглажена до потери аромата старины, чем полны маленькие немецкие городки южной Германии. Древние улочки тонут в шумном городе, обезличенном эклектически Ренессансом и модерном архитектуры. Новая жизнь не вмещается в старые площади, а Франкфурт оживлен и деятелен: здесь перекрещиваются железнодорожные важнейшие пути Западной Европы, здесь, на родине Ротшильдов[378], куется деньга и упорно звенит наковальня капитала вдоль новых улиц и навсегда нарушен покой старого Франкфурта.

Какая ирония – в городе Гёте меньше всего искусства! Нельзя же считать обязательную чугунину стоящих, сидящих и скачущих кайзеров и поэтов за скульптуру. Даже даннекеровская Ариадна[379], стоящая перед дворцом, кажется мраморным пресс-папье на столе банкира. Пантеоном города служит биржа, и улыбаются здесь люди только тогда, когда получают хороший процент на свой капитал. <Скорее хочется за город, где глаз и ухо отдохнет от назойливой деловитости торгашей>[380].

Был концерт в зале Пальмового сада[381], где под огромными латаниями[382] отдыхали конторщики банков, попивая пиво и тупо слушая в обязательном порядке музыку, играющую по нотам четко и верно – и только. Какая скука и пышность!

После Франкфурта, в полутора часах езды, в крошечном городке Ашаффенбурге[383], где всего только десять коротких улиц, разбросанных по горе среди садов, я провел вечер. Близ старого замка, в саду небольшого старинного ресторанчика группа студентов, уезжающих на весенние каникулы, устроила свой ужин; бумажные фонарики освещали молодые оживленные лица, тут были и веселые горожанки, и береты художников, гитары и пение студенческих песен, и звон стаканов живительного рейнвейна, а кругом такая декорация: мост с каменной наивной скульптурой неведомых, забытых герцогов, домики, спрятавшиеся под огромными черепичными кровлями, и старинный фонтан, где мальчишки днем пускают игрушечные лодочки, и мирно бредут редкие горожане по улицам. Нет конок, трамваев, нет и извозчиков – возить некого и некуда! <Если бы не нужно уезжать, то здесь можно прожить долго, испытывая полный отдых. Какое-то сухопутное Лаго-Маджоре!

В этой коренной Германии я увидел ее старую архитектуру во всей сохранности и видел то заботливое к ней отношение, какое и является свойством и подлинной культуры. Охранение народного искусства здесь такое грамотное и так многому научает>[384].

Уезжавшие студенты расходились, ушел и я на вокзал, чтобы ехать на родину.

В Москве меня ждали постройки.

Предполагалось в Историческом музее[385] устроить новый большой читальный зал, отделение для рукописей и ряд кабинетов для ученых занятий. Библиотека, читальный зал музея были размещены в верхних неудобных залах. Огромная аудитория долгое время была в Москве единственной большой для всякого рода публичных лекций. Аудитория занимала три этажа, была устроена из путаной конструкции железа с деревом с подшивным утепленным потолком.

К этому времени в Москве уже были [аудитории]: большая аудитория Политехнического музея, аудитория Университета Шанявского