– Это же невозможно изобразить! – воскликнул он. – Что за бред – война, чудища, греческие боги!

– В том-то и заключается сложность: суметь перенести описанное в тексте на сцену. А для этого нужно слегка упростить сюжет. Не пытаться показать всё. И сделать из старой истории новую, но не менее прекрасную. Я создал версию, которую вполне можно поставить на сцене, и распределил роли.

Я слегка вжался в стул. Чем я незаметней, тем меньше шанс, что учитель даст мне какую-нибудь роль. На это была вся надежда.

– Красавицу Пенелопу, жену Одиссея, будет играть Эва. – Менейр Хендерсон с улыбкой посмотрел на неё, и Эва просияла в ответ.

– Роль Одиссея исполнит Карл.

Тычок удивлённо поднял глаза на Ха-Ха.

– Главная роль – мне? А она – моя жена? – Он показал на Эву.

Учитель кивнул, и Тычок довольно гоготнул.

– Круто!

Похоже, трудности постановки его уже не пугали.

Учитель продолжал. Роль богини Афины он доверил Анне. Воинами Одиссея были назначены Майк, Тим, Абдель и Аарон. Роль Посейдона досталась Петеру. Саре предстояло перевоплотиться в Калипсо, а Соне – в Цирцею. Юрген должен был стать свинопасом, Финн – Зевсом. Затем учитель определил исполнителей небольших ролей, например, сирен. Бьорну и Элке поручили отвечать за свет, а Джоуи и Аише – за звук.

– Вот вроде бы и всё, – сказал Ха-Ха и ещё раз пробежал взглядом по списку.

Я облегчённо вздохнул. Мне всё-таки удалось превратиться в невидимку.

– А, чуть не забыл самое главное! – вдруг воскликнул учитель. – Роль Телемаха, сына Одиссея. Пелле, я бы хотел, чтобы её сыграл ты. Вот и всё, мальчики и девочки. На следующей неделе начинаем репетировать. Я пришлю вам ссылку на небольшой мультфильм по «Одиссее». Там история рассказана довольно просто, и вы сможете разобраться, что да как.

Прозвенел звонок. Все загремели стульями, побросали сумки на парты, наперебой заговорили. Я не сдвинулся с места, невидящим взглядом уставившись на собственные руки. Потом подошёл к учителю, который собирал бумаги.

– Я н-н-не х-х-хочу выходить на сцену. Н-н-не х-х-хо-чу, – выдавил я из себя.

Менейр Хендерсон принялся складывать в портфель тетради. Я заметил, что к его свитеру прицепились клочки кошачьей шерсти.

– Пелле, участвовать должны все. Это обязательный предмет. Ты же знаешь.

– Н-н-но я н-н-не х-х-хочу. – Я заглянул ему в глаза. – П-п-пожалуйста. Я могу написать р-р-реферат. Про «Одиссею». Только в-в-выходить на с-с-сцену не хочу.

– Пелле, тебе это было бы полезно: раздвинуть собственные границы, не бояться нового. – Он вздохнул. – Телемах – прекрасная роль. Или причина в том, что это спектакль о сыне, ищущем отца?

Я помотал головой.

– Н-н-нет. Я… Н-н-не в этом д-д-дело. Я п-п-просто не х-х-хочу выходить на с-с-сцену.

– Подумай ещё. А если ты предпочитаешь другую роль, до следующей недели ещё можно поменяться. Хорошо?

– А м-м-музыки там не будет? Я мог бы играть на пианино.

Менейр Хендерсон покачал головой.

– Это не мюзикл. Это драматическое произведение, пьеса. И я бы хотел, чтобы ты исполнил роль Телемаха.

Я пожал плечами. Передумывать я не собирался. Одна мысль о том, чтобы быть в центре внимания, наполняла меня ужасом. За пианино, за всеми его восьмьюдесятью восьмью клавишами, можно хотя бы спрятаться. Не то что на сцене! Страшно представить: все эти взгляды, перешёптывания! «Вон Пелле. Ну, ты знаешь, тот мальчик, у которого отец умер. И мама такая странная. Он ещё заикается иногда. Да, вон тот, с большими ступнями. Слишком большими для его роста. Пелле со странным носом. Тот особенный мальчик. Не такой, как другие дети. Пелле-ну-ты-знаешь».