– Папа перед смертью попросил меня кое о чём. Он хотел, чтобы я отдала тебе эту коробку, ровно через год после кремации. То есть сегодня. Это было одно из его последних желаний.

Она подвинула коробку ко мне. Я уставился на неё.

– Что там?

Трогать её я не собирался. А вдруг внутри что-то жуткое? Или просто те дурацкие ботинки.

– Записки. Это всё, что мне известно. Что за записки, не знаю: я коробку не открывала – папа запретил. Да она и заклеена, видишь? Вроде печати, чтобы ты знал: ты единственный, кто может её открыть.

Я повернул коробку и увидел на крышке кусочек красного скотча.

– Тогда откуда ты знаешь, что там записки?

– Папа сказал. Но больше мне ничего не известно. Папа только добавил, что я должна тебе её отдать через год.

Она кивнула на коробку. Торчащий локон ослаб и сник.

– А тебе он тоже такую оставил? – Я вопросительно поглядел на маму.

Она покачала головой.

– Нет, зато он оставил мне письмо. Прекрасное, важное.

Я приподнял коробку – весила она немного. Легонько встряхнул её. Внутри зашуршали бумажки и какие-то мелкие предметы.

– Почему через год? Почему не раньше?

Мама пожала плечами и стала теребить зубами заусенец. Она вообще частенько себя ела. Обгрызала ногти, кожу на губах. Иногда закусывала кончик локона. Но это не страшно. Взрослый человек весом около семидесяти пяти килограммов состоит из более чем шестидесяти миллиардов клеток. Мама весит шестьдесят восемь, так что, думаю, клеток в ней примерно пятьдесят девять миллиардов. Она вполне может обойтись без парочки. Я вешу почти пятьдесят кило, и миллиардов клеток во мне где-то сорок, плюс-минус несколько миллиардов.

Папа теперь состоял из нуля клеток. И при этом, как ни странно, заполнял собой весь дом, всю нашу жизнь.

– Я думаю, – ответила мама, – что он хотел сперва дать тебе время погоревать. Год – это все четыре сезона, так что ты всё уже испытал без него, хотя бы по разу. Наверное, так.

Я поставил коробку обратно. На ней значилось: Made in Spain. И еще: tamano/size/taille/размер 43, marron/brown/brun/коричневый. Я отвёл глаза и уткнулся взглядом в понурую рождественскую розу, всё ещё стоявшую посреди стола. Красные лепестки съёжились, скрутившись у кончиков, будто от боли. Земля в горшке была сухой и твёрдой.

– Хочешь открыть?

Вопросительно вздёрнув бровь, мама посмотрела на меня. Затем отодвинула стул и, не надевая тапок, отошла налить кофе. Ноги у неё были небритые, покрытые жёсткими топорщащимися волосками. Странно, что волосы на ногах не седеют – у мамы они по-прежнему были того каштанового цвета, что когда-то и её шевелюра.

Я пожал плечами и помотал головой.

– Нет. Может, п-п-попозже. – Когда я сильно нервничаю, всегда начинаю заикаться.

Мама подошла ко мне с кружкой в руках и поцеловала в макушку.

– Хорошо, Пелле. Откроешь, когда будешь готов.

Её слова успокоили меня. Совсем не обязательно заглядывать в коробку немедленно. Может, её и вовсе можно не открывать. Я мог бы всю жизнь к ней не притрагиваться. В конце концов, папа меня уже не заставит. Но тогда я вечно буду мучиться вопросом, что же в ней лежало. Что за записки?

Мама пошла наверх одеваться. Ей пора было на работу, мне – в школу. Часы показывали десять минут девятого. Я отнёс коробку к себе, засунул под кровать и принялся собирать учебники.

– Коробка с письмами?

Эва шагала рядом. Мы поднимались по склону холма на пути в школу.

– От твоего папы? И что это за письма?

C Эвой я знаком ещё с детского сада. Когда-то мы ходили в одну группу и дружим до сих пор. У Эвы ярко-рыжие волосы, которые ей мама заплетает в косы. Но в последнее время Эва чаще носит их распущенными и иногда красит губы блеском, который наносит кисточкой. Её лицо – праздник веснушек. Ростом она чуть выше меня – вымахала где-то в середине зимы. В начале декабря я ещё был выше, но в феврале, когда мы мерились спина к спине, вдруг оказалось, что Эва меня переросла. Она всё чаще носит платья и юбки, и, когда переодевается, зачем-то выгоняет меня из комнаты. Раньше она ничего подобного не делала. Но мы по-прежнему каждый день вместе ходим в школу, и она всё так же берет меня за руку, когда мы бегаем по лесу в поисках зайцев, кроликов и оленей. Их легче всего встретить в конце зимы, когда в лесу меньше пищи. Голод выгоняет зверей поближе к жилым кварталам, и мы с Эвой с воплями носимся среди деревьев и пытаемся их догнать.