Раньше за мной не водилось желчности. Я всегда старалась вести себя прилежно, правильно и вежливо. Выставить себя в нелестном свете – уж лучше вообще не показывается и отсиживается вдали ото всех, в темноте. А сейчас? Не приложу ума, как это вышло, что равнодушие и скепсис крепко-накрепко укоренились в мыслях и словах. Важно ли, что обо мне подумают? Конечно, лучше пускай подумают плохо и лишний раз работой не загружают, глядишь, как-нибудь и прорвемся. Я вздохнула. Куда вообще делось мое желание хоть что-то делать не из-под палки? Возможно, пало смертью храбрых на ниве бесполезного высшего образования, последние полгода, не приносящие мне совершенно никакой радости. Да какой радости, даже маломальского интереса. Одногруппники, заметившие мое переменившее отношение к учебе, во время финальной сессии, когда я угодила на первую и последнюю свою пересдачу, назвали мое состояние «выгоранием».

Алевтина Павловна остановилась около небольшого дверного проема, словно выломанного в стене.

– Ну и как ты думаешь, что это? – она восторженно взглянула на меня, указывая рукой вперед.

Помещение, напоминающее деревянный пенал отсутствием окон, нагоняло клаустрофобию. Стены покрыты местами отклеившейся и расползшейся атласной тканью красноватого цвета, по периметру помещения стояли деревянные полки, заполненные черными от времени иконами и кипами бумаг. Рядом с массивным сундуком с причудливой крышкой притулился стул с желтой обивкой, разодравшейся у самого края. В подсвеченном светом из коридоров воздухе качалась пыль, будто наполняющая собой комнату сверху донизу. Крупные частицы то и дело толкали мелкие и создавалось ощущение дрожи, передаваемой воздухом. Я чихнула, вдохнув носом слишком сильно.

– Какая-то учебная комната? Но она граничит с покоями хозяев. Тут учился чей-то сын? Или молилась чья-то дочь? Депрессивно, как-то.

Старушка поманили меня поближе к проему, куда, судя по ее осторожным движениям, не стоило заходить.

– Это секретная комната, примыкающая к спальне Дмитрия Николаевича Шереметьева. Предположительно он здесь хранил вещи своей матери, а возможно, эта комната принадлежала еще его отцу. Представляешь? Нашли ее месяц назад, если бы пол не решили в одно месте подлатать, не заметили бы. Тут точно никто не бывал пару сотен лет.

Внутри меня заклокотал восторг, невидимые струны натянулись и задрожали, по телу пробежали мурашки. Такое раньше было, когда я отправлялась в археологические экспедиции со школой, находила каки-то черепки непонятного века и от этого чувствовала себя первооткрывателем Египетских пирамид.

– Серьезно?! Никому неизвестная комната, секретная комната, и про неё нигде не говорится? Да это же клад! А что же в записях? Ну вот в этих стопках? – оживившись, заговорила я.

– Ну, что ты разошлась, аж испугала меня. Да вот Агата Борисовна не велит шум поднимать. Говорит, что и без того работы много, если сюда еще понаедут исследователи, за ними пресса, а за ними еще десятка два незнакомых людей неясной принадлежности, реставрация нашего Кусково превратится в фарс. Поэтому, собственно, тебя мне в помощницы и поставили.

– То есть, людей со стороны нельзя, а девчушку прямо из института можно?

– Да ты не понимаешь, что ли? Агата Борисовна хочет произвести фурор, когда мы с тобой все бумаги рассортируем, задокументируем и представим все в виде списочка, который она любезно преподнесёт директору комплекса, а тот уже чиновникам или кому сочтет нужным.

– А разве сама Агата Борисовна не начальник?

– Она только Кусково заведует, а тот, что повыше, и Кусково, и Останкино. В общем, мы еще даже всего не обошли, а уже заговорились. А ведь еще парк. – старушка грустно глянула на тайную комнату- пенал и решительно повела меня дальше.