– Тогда завтра же подойду к Ирине, а сейчас метро не ждет, и электричка не терпит. – распрощавшись, я выбежала из кабинета, все еще веселясь от моих вариантов названия нашей спонтанной детективной ячейкой.

Ирину сложно встретить в течении рабочего дня, но во время обеда она находилась в единственном месте – в зимней оранжерее. Это здание, видное из окон дворца, где она проводила весь рабочий день, уже полностью отреставрировали и даже кое-что внесли внутрь, правда величественно все это дело выглядело только снаружи, внутри это было достаточно освещенное помещение, где, по сравнению с неспокойным Большим домом, окутанным гомоном ремонта, было тихо. Тем, между кадок с цветами наша садовница и сидела, когда я без стука ворвалась в ее царство. Оранжерея все еще находилась в приличном запустении, но от разрухи, представшей вначале реконструкции, удалось избавится. Теперь это было пространство, состоящие из пыльных стекол и каменного пола, кое-где заставленное кадками с растений. Здесь всё дышало покоем и величием. В оранжереи не было той вычурной значимости дворца, и деланного шика тоже не было. В ней витал дух реальности, состоящий из аромата мокрой земли, пыли, растительного сока и мнимой свободы, не способной улетучится из-за стеклянного купола.

Ирина очень вписывалась в эту обстановку, было даже жалко отрывать ее от аппетитных котлет с зеленым горошком. Но у меня была цель, ради которой приходилось действовать:

– Извините? Я не хотела вас отвлекать. – Я встала перед главным садовником Кусково и как можно шире улыбнулась, выказывая дружелюбие.

На что женщина только понимающе кивнула и продолжила есть.

– Меня зовут Рита, я недавно здесь работаю. И мы с вами уже говорили, помните?

Она неуверенно кивнула.

– Я, эм, мы. Я тут Рузилю помогаю с камерами. Вот хотим их немного в парке расставить. Думаем, вот где, – сочиняла я на ходу, – и нужна ваша помощь. Вы же знаете, как лучше поставить, чтобы обзор пошире стал? Ну и чтобы мы все и всех засняли? Даже призраков, вы же их видели?!

Я сделала театрально-выдержанную паузу и замолчала. На мою собеседницу это подействовало как нельзя лучше. Контейнер с едой отправился в сумку. Женщина начала сбивчиво тараторить

– Да, я видела. Там, где летний театр был. Встретила его. Белая тень, кажется женская. Это все неуспокоенная ходит, ищет возмездия. То-то и деревья чахнуть стали и розы замерзать.

Возможно, всему виной ночные заморозки, но садовнику виднее. Это она песни деревьев слышит, может почерневшие цветы ей про призрака и поведали. Вот это слух…

– Она шла по боковой аллее, от меня. Я видела только ее спину. Помяните мое слово, это все не к добру. Поэтому и камеры по главной аллее поставьте. И свечку за упокой тоже. – Она посмотрела на меня с жалостью. – Ты не понимаешь еще, но место это, оно выстроены за счет других. А Танечка – голос всех этих других. Вот она говорит.

– А что же она сейчас-то говорит. Почти двести лет молчала, а теперь заговорила? Странно это.

– Выпустили ее, Дом начали перетряхивать, она и вышла.

– Ну, на сколько я знаю, Татьяна Щербакова-Гранатова в Санкт-Петербурге умерла.

– Тело умерло, а душу к этому месту привязали, как и душу графини, подруги ее Прасковьи. Только душа Жемчуговой покой нашла, сын и внуки покой ей вымолили. А за Танечку никто и слова доброго не сказал, вот она и ходит озлобленная, голодная и охочая до расправы.

И тут мне стало страшно интересно откуда женщина, слушающая пение листьев и обедающая в одиночестве, знает легенду про Гранатову.

– А откуда это все, про Танечку, знаете? Слышали местные басни, так там же ни слова нет про душу и вот это все остальное.