Подумалось: как бы ни была порой черна и невыносима жизнь, со всеми её скорбями, болезнями, грехами, нелепыми безобразиями, – это ещё не ад.

Потому что Господь-то – вот же Он.

Ад – это, кратко рещи, место, где Бога нет, так я примерно думаю. Всё, может, остальное и есть – а Бога нет.

Вечер – а мамы нет, и ребёнок один… Уже ночь, и чернота в окнах смотрит внутрь комнаты слепыми глазами фонарей, и тени по потолку шелестят, выплывают и уплывают в пустоту, а мамы всё нет.

В комнате вот и игрушки тебе, и телевизор, но зачем оно всё, пока она не пришла…

Примерно так.

Дневники Елены Шварц – пятый томик её собрания сочинений, изданного «Пушкинским фондом».

2004, 29—30 сент.

«Что ж одиночество – и одиночества испробуй суп вчерашний, как я догадывалась в юности. Оно так внезапно наступило. Сегодня подумала о доме – для тюрьмы слишком благоустроенно, а для монастыря слишком много развлечений».

Пишет об одиночестве, а читаешь это – и собственное одиночество немного отступает…

(вообще, чтение дневников именно так на меня действует зачастую).

О чём думаю…

О том, например, что алкоголик (настоящий, не путать с просто пьяницей), ежели он кается и борется со своей страшной болезнью, бывает так близок к Богу, как не бывает человек добропорядочный.

Из интервью Шагина, заглавного митька: «Ведь – сейчас скажу уже азбучную истину – понять алкоголика полностью может только такой же алкоголик. Ну, или святой».

(Кстати, о митьках: говорят, выставка открылась, где-то на Пречистенке?…)

Ив Бонфуа, в переводах М. Гринберга.

«Я любил выходить из дома на заре. Время Дремало в очаге, уткнув лицо в золу…»

Собственно, поэты пишут о рае – вчерашнем (потерянном), завтрашнем (чаемом), реже – сегодняшнем.

Рае, совокуплённом с адом, внешним, внутренним.

Мне это представляется почему-то (Бонфуа напомнил): пожарище, всё погибло и рухнуло; но угли ещё тлеют, и вот в это пепелище – разбить свежее яйцо, чтоб поджарить яичницу…

Минута, пока живое дрожащее влажное яйцо ещё свежо среди пепла.

Все мы хотим знать волю Божию – о себе, о своих обстоятельствах, о своей жизни.

А Бог хочет, чтоб мы знали – Его Самого. Чувствуете разницу?

Вот недавно Виталий Пуханов (один из тех современных поэтов, кто не только поэты, но и визионеры, чувствующие плоть времени и места; их немного, их, может быть, восемь, но такие сегодня таки да, есть) написал у себя в фб, горько (это поди он так думал) юродствуя:

«Прекрасно в нас влюблённое вино И добрый хлеб, что в печь за нас садится»

А я подумал: ну и никакого юродства, в общем-то. Мы-то, христиане, знаем, что именно так оно и есть: Вино в нас влюблено, и Хлеб за нас – и на крест, и в печь, и в закоулки и тупики наших состояний и обстояний…

Тело и Кровь Его. Он Сам.

«Не только из русской истории, но и из русской «культуры» не выкинешь ни Пушкина, ни Суворова, ни Чернышевского, ни Серафима Саровского. Но если нельзя выкинуть, то не так-то легко их и «соединить», увидеть их всех в какой-то общей перспективе, претворить в каком-то едином «синтезе».

Поэтому, когда мы, русские, говорим о культуре, мы обычно в действительности, и чаще всего даже подсознательно, выбираем себе нашу культуру, – ту, с которой чувствуем себя духовно связанными».

То-то и оно…

Вообще, о. Александра Шмемана я бы поставил в ряд (конечно, не совсем удачное выражение – при чём тут «табели о рангах», но всё же) с главными мыслителями ХХ века – которых ещё не расслышал и не понял пока век ХХI…